|
Автор:
Mercurie
Перевела:
Astreya
Змея в плюще, огонь среди камней.
Стирпайк стоял перед ней, закрыв лицо руками. А потом она услышала его голос:
«Фуксия», сказал он,- Дайте мне лишь одно мгновение, только одно, чтобы сказать Вам…»
Ложь наполнила его сознание, и ее прозрачная, кристаллическая структура была уже полностью сформирована. Эта ложь была простой, но точной, жалобной, трогательной, совершенной; для него она была похожа на красивый стальной орнамент, готовый вырваться наружу по бледной дорожке его губ. Рассказ о любви и об опасности ждал своего эффектного рождения, словно железный цветок, готовый раскрыться и распылить аромат, погружающий его жертву в волшебный сон. Стирпайк околдовывал именно так, и механизмы подобной магии уже были безукоризненно отлажены в его голове.
Фуксия! Все это было ради Вас. Слова уже были на его губах, как паук на своей паутине, невидимые нити которой растягивались, чтобы схватить мечтающую девушку. Они дрожали, как побеги плюща, готовые разрастись из своей темной пустоты в фантастический сад. Они дрожали и, замерев , так и остались напряженно вибрировать в пустоте, скрытой от солнца.
Тишина сама построила себя из земли, как кирпичная стена, которая поглощала все звуки; как потомок тяжелого панциря под названием Горменгаст. Эта стена- неосязаемый ребенок камня, дочь несгибаемых веков, сын соглашения столетних скал. И с одной стороны от нее- румяная Фуксия, а с другой - бледный Стирпайк, лицо которого красными полосами отметили ненависть и неудача. Между ними мгновенно возникла эта стена тишины- толстая, возвышающаяся на тысячи метров, но сделанная из ничего.
Стоя в ореоле заходящего солнца , Фуксия все еще сдерживала свои мысли и ждала.
«Сказать мне что?»- спросила она. Она ни о чем не думала; идеи и образы парили в ее голове, но она старалась удержать их в недосягаемости друг от друга, отдельно. И нежное «моя леди» , и шипение «Дура»- они не должны были встретиться так или иначе, они никогда не будут мирно сосуществовать. Также и стена разделила две фигуры, но ее структура была тонкой, хрупкой, готовой разрушиться лишь от одного сказанного слова.
Стирпайк наблюдал за Фуксией сквозь пальцы - смотрел на ее красное платье, отраженное в его змеиных глазах . Все ее мысли жили там, в каждом глазе: любовь в правом и недоверие в левом. Ее двойственные мысли.
Тщательно контролируя каждый жест, он медленно опустил руки, плавно скользнувшие мимо алых следов, портящих его лицо. Кончики пальцев пропускали башни его хитроумия, разрушая замок лжи, который он воздвиг так легко; они пропускали его глаза, и отражения двух Фуксий дрожали в них; они пропускали его губы, и сад слов увядал. Они упали вдоль туловища, и новая идея расцвела в его мозгу, такая чистая, простая, как равнина , и все же дьявольски -хитрая, и смех безумца вторил ей в его сознании. К чему ложь, пусть даже блистательная и совершенная, если правда послужит его планам в тысячу раз лучше?
“ Огонь, ” сказал он.
Фуксия застыла рядом с ним, заново учась дышать. Вся поза ее была исполнена нетерпения, оно читалось и в ее пальцах, сжимающие складки платья , и в наклоне головы . Замок чернильных волос , небрежно разбросанных вокруг ее лица, дрожал при каждом ее вздохе, частом и прерывистом.
“ Огонь? ” повторила она с неописуемым выражением.
Его ответ притворился смиренным, как нищий, просящий подаяния ; то был напряженный шепот, идущий с тихой храбростью к ее уху.
“ Вы держали свечу, леди Фуксия. Огонь пугает меня».
Одним внезапным, конвульсивным движением, он отвернулся, рука поднялась в попытке спрятать изуродованное лицо. Его силуэт был странен: высокие плечи, изогнутые подобно щиту. Галантный горгулий, уродливый рыцарь, честолюбец , лишенный своей брони и загнанный в угол, он поднял флаг своей гордости и то был вызов ей.
“ Я шел по коридору в темноте, без света, из страха привлечь к себе внимание. Я знал, что кто-то за мной следит. Фуксия, если бы они нашли нас вместе - это означало бы смерть для меня и позор для Вас. Я не мог допустить это, не из-за меня , а из-за Вас, Фуксия - вся моя любовь - для Вас, вся мои мечты связаны с Вами , и если я не мог бы видеть Вас, пусть даже на расстоянии.... Никакая предосторожность не кажется мне чрезмерной. Я двигался к условленному месту в темноте. Но Вы были ,раньше, Фуксия, на четыре минуты раньше! Я видел кого то, стоящего у двери, нашей двери. Это мог быть любой. Это мог быть слуга, или доктор, или ваша мать. ”
Он потянулся обратно к своей слушательнице, но его лицо все еще было обращено к стене , а не к ней. Взгляд из-за угла давал ему возможность отслеживать ее реакцию. Она была увлечена, ее тяжелые, черные брови чуть приподняты, рот приоткрыт в выражении безмерного любопытства.
“Я видел только тень; неясный силуэт, это мог быть враг. Что я должен был делать? Я даже и не думал, что это были Вы. Это мог быть кто угодно. Я был зол, очень зол на себя за неосторожность ... я подошел поближе в надежде, что темнота скроет меня. Но когда Вы зажгли свечу, так внезапно. Все, что я увидел,- это огонь. Это было так близко, так быстро ... это было в вашей руке. Вы, моя единственная дорогая Фуксия, держали огонь. Во мне вспыхнула ярость, на мгновенье, только на мгновенье!. Я испугался, я не мог думать больше ни о чем…Теперь я сожалею об этом, я раскаиваюсь…Знаю, мне нечего и надеяться на ваше прощение после того резкого ,незаслуженно-резкого тона, которым я с вами говорил… Я могу только со всем смирением просить понять меня.. Я все еще надеюсь, что, несмотря на мои ошибки, несмотря на то отвращение, которое вы, несомненно, чувствуете ко мне теперь, вы по крайней мере позволите мне любить вас и дальше. Я не могу не любить Вас! У меня больше ничего нет..., и я - дурак, Фуксия, я, а не вы. Я - дурак , я говорил с вами так, как никогда не стало бы говорить мое сердце …
Честолюбие говорило его голосом, который барабанил подобно прохладному осеннему дождю , а теперь набросил занавес тишины на комнату. Он прислонился к стене, напряженный и стройный. . Пот блеснул на его бледном, выступающем лбу . Он не встречался с ней взглядом, но с рассчитанной скромностью созерцал каменные плиты перед ней. Медленно его голова опустилась на грудь, и голос, который еще недавно был силен и ясен, прозвучал тихо и сдавленно.
“Огонь.”
Пойманные мягким светом лампы, подобно насекомым в янтаре, эти два героя позируют для картины. Гротеск: его спина прижата к стене, его будущее, танцующее на краю бездонной пропасти, его мысли, черные как крылья стервятника, и принцесса, скачущая через дикие поля своего сердца, ее глаза закрыты, она чувствует, что стремительно летит в пропасть. Куда он движется, с его заговорами, зажатыми в его кулаках подобно двум бутылкам яда? К чему она стремится, играя в игры, из которых давно уже выросла?? Кто из них более безнадежный мечтатель? Их мысли несутся в противоположных направлениях , но так стремительно , что тихие, гниющие залы Горменгаста остаются где-то далеко позади.... Их энергия способна рвать на части тонкую ткань возраста, прожигать дыры в холсте традиций, все расширяя и расширяя пропасть , на дне которой угадываются перемены…
“ Мне жаль, ” сказала Фуксия голосом рваным и мощным как сама поэзия. “ Мне жаль! ”
Стирпайк поднял голову с медлительностью обреченного. “ Нет, Фуксия; вы не должны сожалеть. Это я желаю вашего прощения ... прощения, которое я не имею право просить.... ”
“ Но мне жаль! Почему я не должна? У меня есть сердце, я могу ошибаться, я несовершенна! Я не знала, что вы боитесь огня, Стирпайк. ”
“ Я не хотел обидеть Вас , ” сказал он настолько спокойно, что это своей безнадежностью было похоже на плач.
Его слова и стали тем, что сломало стену между ними, более того : это сломало стены Горменгаста, стены древнего, косного общества. В комнате уже не было принцессы и поваренка, ни даже принцессы и Хранителя Ритуала. Здесь были только Фуксия и Стирпайк, пылкая до смешного и холодный, как ледник и такой же хрупкий. В этой беспрецедентной слабости и таился ключ к доверию одинокой девочки, готовой влюбиться и расцвести . Никакая поэма не могла вызвать большую любовь к нему , чем признание в своей уязвимости.
Фуксия сделала один неуклюжий шаг к нему, ее руки были нескромно выставлены для объятия. Оскорбление было забыто. Насилие, которое жило в его руках, она знала теперь, не было направлено на нее, но на себя, точнее, на свой страх. Жестокая сила в его холодных пальцах боролась со скрытыми демонами, не с нею. Ее сердце трепетало перед благородством этой тихой храбрости, страданием без жалобы. Она шагнула еще ближе.
Стирпайк стоял не шелохнувшись. Его взгляд, по-прежнему обращенный на ее ноги ,сместился выше и стал еще более почтительным, но и более настойчивым. Ее шаги, не слишком изящные, неровные, остановились рядом с ним. Жемчужные нити, пришитые на лифе ее красного платья беспокойно колыхались от быстрого шага. Ее волосы были гнездом полночи.
“ Стирпайк, ” сказала она, “ Вы любите меня? ”
Он взял ее руку в свою , прижал к губам и осторожно поцеловал. Его пристальный взгляд не выпускал ее.
“ Я ваш. ”
Момент настал. Его пальцы, в перчатках из самого прекрасного серого шелка, прошелестели по ткани ее рукавов, притягивая ее к нему. Они путешествовали, смелые исследователи в алом пейзаже сгибов и складок, к ее шее. Изящными движениями он рисовал цифры на тонких линиях ее кожи. Она была в его руках, в его власти; и весь Горменгаст был в его власти.
“ Я люблю Вас, Фуксия. ”
Ее дыхание было горячим и частым. “ Я люблю Вас, ” неуверенно ответила она, “ я люблю Вас! ”
Его рука похоронила себя в чернильной путанице ее волос. Рука, бледный серый призрак, цепкий, как паук, что ткет сеть беззвездной ночи. Локоны цвета глубокой тени поглотили его пальцы, помечая его присутствие , незаметное , но постоянное, однако, не вечное. Другая рука скользила к ее талии, заключая в тюрьму пленника без желания бежать. Лицо Фуксии было запрокинуто, ее глаза закрыты, ее руки нервно вздрагивали на его плечах.
Огонь не коснулся губ Стирпайка. Никакие шрамы не портили их тонкую, подвижную поверхность, хотя они были странно прохладны. Он позволил себе слабую, холодную улыбку, которая лишь подчеркнула уродливые отметины на его лице прежде, чем поцеловал ее.
Фуксию Гроун поцеловали губы, которые ухмылялись, когда библиотека ее отца загорелась; губы, которые изгибались в угодливой улыбке, дразнили ее теток и толкнули их на убийство; губы, которые шептали название яда, выбранного для Нанни Слагг; губы, которые улыбнулись так холодно, и теперь, целовали так неистово. Ни о чем из этого она не знала .Ее голова была до отказа заполнена новыми впечатлениями. Она чувствовала только его ловкие руки, обнимающие ее с нежной силой,, прохладное и настойчивое давление его губ. Очарование этой минуты преодолело стены ее замка, смыло последние, вялые остатки осторожности в наводнении здесь и теперь.
Больше не имело значения, что он простолюдин, уродливый и странный. Она видела только его ум, его любезность, его храбрость, энергию, силу. И он любил ее. Кто еще любил Фуксию Гроун? Мог ли кто-то в Горменгасте или во всем мире сказать ей те же слова? Только это странное, отвратительное, изумительное существо, которое пристально смотрело на нее с такой преданностью. Она нашла ее , наконец, после всех тоскливых дней, блуждая через лес и бесконечные полдни, играя на чердаке: любовь.
Стирпайк не думал о любви. Триумф гудел в улье его мыслей, бесплодный солнечный луч освещал самые темные углы. Она была с ним. Фуксия принадлежала ему. Горменгаст принадлежал ему. Только время стояло между ним и троном Графов. Только время, исчезая подобно летнему туману, стояло между Горменгастом и разрушением.
Он целовал ее со всей энергией, свойственной ему, целовал ее снова и снова. Он не любил, но она была ему небезразлична. Фуксия была молода, мягка и гибка как атлас в его руках.
“ На земле серебряного дождя .... ” сказал он между поцелуями.
“ На земле серебряного дождя,
Я нашел дикий цветок,
Северный ветер ломал его,
Лепестки летели во все стороны.
Моя любовь алеет и распускается,
Моя любовь царит в саду,
Моя любовь меняет мир,
Но никогда не будет частью меня…»
Все это время обезьяна по имени Сатана провисела на балдахине кровати, разговаривая сама с собой слишком тихо, чтобы ее можно было услышать, таинственная и неподходящая к этой комнате, так же , как растрепанная золотая кисточка от подушки, забытая среди сосновых иголок.
|
