Сайт о замке "Горменгаст"  

Мервина Пика и его обитателях 

Горменгаст (AU)

Автор: Sanseverina

Страницы:  | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 |

Глава 12

В то же самое время, что Фуксия Гроун блуждает по сумрачным лабиринтам коридоров в поисках выхода, Стирпайк высматривает своего врага, а стража, исполняя волю герцогини, разделившись на небольшие отряды прочесывает замок, и пути их с той же неотвратимостью, с какой горные ручьи в конце концов смешиваются в водах озера, с минуты на минуту пересекутся, чтобы перевернулась, наконец, эта страница летописей Горменгаста, в то самое время Тит, его законный правитель, сидит, по-турецки скрестив ноги и разглядывает упрямую травинку, протиснувшуюся в дощатую хижину сквозь узкий просвет.

Он пытается сосчитать дни со времени своего отъезда из дому, но теряется среди обрывочных воспоминаний. Бегство от разбойничьей шайки, гнавшей его через холмы и овраги в сгущающейся предвечерней темноте… Бегство, безуспешное на этот раз, но такое же отчаянное, от тех, других, людей, которых он встретил среди лесистых склонов. Долгое путешествие в поселок, затерянный в горах. Слишком много впечатлений, слишком быстро сменяются декорации. Вот он послушно бредет следом за похитителями, спотыкаясь о камни и цепенея от страха – не за себя, за судьбу сестры, которая осталась в руках негодяев. Вот он уже испуганно и недоуменно озирается, оказавшись в небольшом, но аккуратном поселке: деревянные домики на живописном плато, защищенном горами от холодных ветров, на общем костре готовится обед, источающий соблазнительный аромат – по крайней мере, для уставшего и голодного Тита он именно таков. Даже жужжание мух, привлеченных едой, и то звучит по-домашнему уютно.

- Давно у нас не было гостей. Кажется, последний был еще при моей бабке. Или даже прабабке, - говорит старик в длинном плаще из кусочков меха, вышедший навстречу пленнику. Его слова звучат странно, словно он мысленно переводит их с родного языка, или его память об исконном наречии Горменгаста понемногу стирается. – Кто ты, юноша?

- Меня зовут Тит. Я из Замка.

Его ответ вызывает заинтересованные перешептывания.

- Из Замка? Из того самого Замка? – старик заметно волнуется, и Тит начинает сожалеть, что не солгал. Но теперь поздно, и он с достоинством отвечает, протягивая руку в знак любезного знакомства:

- Да, я из Замка. Тит… Флей.

Старик непонимающе смотрит на вытянутую руку Тита, как будто спрашивая себя, что за предмет хочет подарить ему этот странный юноша - такой крошечный, что потерявшие былую зоркость глаза не в состоянии его разглядеть.

- Что это, юный Тит? – вежливо спрашивает он.

- Это знак приветствия, - Тит смущен и растерян. Он оглядывается по сторонам, но его окружают сплошь незнакомые лица. Его в открытую разглядывают как диковинку, разве что руками не ощупывают.

- Знак? – переспрашивает старейшина, склоняя голову набок, словно птица, заметившая нечто любопытное. Тит с трудом подбирает слова, не зная, как объяснить необъяснимое.

- Это в Замке… такая традиция, - наконец, поясняет он. Окружившие его люди с пониманием кивают.

Постепенно он сознает, что попал не к людоедам и не в разбойничий лагерь, и все здесь в том или ином поколении выходцы из Замка, беглецы и изгнанники, нашедшие пристанище среди себе подобных. Тита не держат в цепях, и даже опекают снисходительно, как младшего и пока растерянного члена общины, хотя и дают понять, что его возвращение домой нежелательно – никто здесь не хотел бы, чтобы соседи прознали о поселке и зачастили в гости, и предпочли бы вести то же уединенное существование, что их предки. Тит не то чтобы рвется домой, но испытывает порой муки совести. Он и хотел бы увидеть и успокоить родных, и до смерти боится узнать, что Фуксия так и не вернулась домой, или что его бедную сестру уже предали земле. Ему проще жить с надеждой, что все обошлось, и никто не винит его в ее гибели, позоре или исчезновении. Мудрый старейшина, выслушав его рассказ, советует пощадить мать – если дети не вернутся, она будет считать, что они благополучно покинули Горменгаст, и ни к чему лишать ее этого сладостного самообмана. А через год - через год видно будет. Старейшина обхаживает Тита как родного сына. Он заинтересован в притоке свежей крови в их замкнутый мирок, и у него как раз подрастает внучка подходящих лет. Юный Тит кажется ему милым и безвредным, а его странности и привычки - глупой, но простительной блажью.

***

Стирпайк знал, что лучше всего было бы вернуться. Объявить, что в замке чужак, указать место, где находится его логово, и отправить людей на розыски. Он сделал все, что должен был: спас Книгу, выяснил истину. Никто не посмеет сказать, что он струсил или дал себя провести. Если бы только речь шла о другом человеке, с кем у него не было бы личных счетов. И чьи права не были куда более бесспорны, нежели его собственные.

Он не испытывал ни азарта, ни возбуждения охотника, выступившего в одиночку на озлобленного, опасного зверя. Холодный рассудок требовал покончить с помехой на долгом пути к вершине. Чувства молчали, равнодушно предоставив разуму право решать их общую судьбу. Война была такой долгой, что наскучила больше, чем утомила, и казалась бесконечной. Ненависти не было, был только человек, вклинившийся между ним и короной Горменгаста, человек, не знавший ритуалов, но страстно жаждавший знаний и готовившийся заявить права на наследство. И, кроме бесхребетного Поэта, который в силу природных свойств темперамента ни через год, ни через два не станет ему соперником, этот человек был единственным, кто смог бы если не разоблачить его – это сложно сделать даже опытному знатоку закона, то задать неудобные вопросы и подсказать Гроунам повод усомниться в толковании Книги. Там, где не помогут годы верного служения традиции, поможет кровь, самым очевидным образом текущая в жилах пришельца. Карта вела его, и Стирпайк бездумно, как запущенный механизм, шагал к своей цели. В глубине души, упрятанное под целесообразностью, слабо шевелилось желание оставить все как есть, сбежать по сути, спрятаться, не принимать никаких решений и хоть один-единственный раз за свою жизнь положиться на провидение.

Баркентин-младший обнаружился там, где он и надеялся его застать, и в таком положении, о котором ему даже в голову не пришло бы молить небеса. Уж слишком удобно, слишком на руку… Сама судьба отдавала жертву в его власть. Стирпайк подошел чуть ближе, но все же не слишком близко: покойный Баркентин тоже казался безобидным коротышкой, однако сумел постоять за себя и отучил поверхностно судить о степени опасности.

Тот, кого едва не сочли потревоженным духом, был вполне материален и деловито возился с рулеткой, обмеряя балку, взобравшись на самый верх приставной лестницы. Стирпайку видна была широкая спина с покатыми плечами и хвост желтовато-седых волос. В нем даже ненадолго вспыхнуло любопытство – что за каверзу планировал этот непрошеный гость, чуть не отправивший к праотцам тех, кто узурпировал его наследственные права? Чьи дни должны были оборваться здесь? Поэта? Его собственная? Или следует мыслить шире?

- Думаешь, не вижу тебя? – скрипнул вдруг неприятный, сварливо надломленный голос, такой знакомый, что отпали всякие сомнения в родстве. Стирпайк обмер - и тут же сдавленно прошипел проклятие. Мерзкий старик, который оказался таким цепким и упорным, поселил в нем страх, который ничем не удавалось вытравить – он все равно поднимал змеиную голову, выбирая самые неподходящие, самые важные для его будущего мгновения. Хоть, казалось бы, чего уж глупее: вот он стоит с остро наточенным ножом в одной руке и Книгой в другой, за спиной свободный проход, а над головой высокие и надежные каменные своды, которые продержатся еще сотни лет. Зато перед ним – старый, хромоногий и неповоротливый безумец, загнанный в ловушку, откуда ему не сбежать, с нависающей над головой балкой, вот уже несколько лет находящейся на грани обвала. Но даже в таком безнадежном положении потомок Хранителя окатывал презрением, словно помоями, не удосужившись даже повернуться к противнику лицом. Можно было просто убить его, не медля ни секунды, убить – и навсегда остаться проигравшим, потому что жертва не признала себя побежденной и шестым чувством улавливала, как колотится сердце врага, в памяти которого живы и неразжимаемая хватка скрюченных пальцев, и ужас осознания смертельного поражения, и стыд за то, как превратился из ястреба в мышь, в чьи бока хищно вонзились острые когти.

- Думаю, ты все же не видишь меня, ты, старая рухлядь, - облизнув губы, шершавые как лист, высохший между страниц книги, проговорил Стирпайк, осторожно присматриваясь к хладнокровно неторопливым движениям рук, сматывавшим рулетку. – Ты просто услышал шаги.

- Какая разница? Я знаю, что ты здесь, и что надеешься убить меня, как убил моего отца.

- Уж не он ли сам прислал тебе о том записку из ада?

- Записку! Да об этом здесь говорят все, наивный ты дурачок. Нужно не видеть дальше своего носа, чтобы этого не замечать.

Стирпайк был почти благодарен за оскорбления. Они помогали сосредоточиться и настраивали на нужный лад. Он крепче сжал костяную рукоять и улыбнулся одной стороной рта.

- Из тебя труха сыплется, а ты все еще слушаешь сплетни. - Если бы только вывести противника из себя… Уничтожить сына было мало после того, во что превратил его отец. Этого ни за что не признать вслух, но путь его, который вел только вверх, после смерти Баркентина заскользил по наклонной. Очень медленно, почти незаметно, но только вниз. Каждое достижение имело вкус пепла на языке, каждый удачный ход отзывался тоскливой, фальшивой нотой. Слишком дорого заплачено. Не только лицом, лицо лишь малая, самая очевидная часть платы.

- Ты пришел расправиться со мной, так чего медлишь? – Баркентин наконец повернулся, нарочито медленно. Глазки-пуговки, необычно черные на сморщенной как печеное яблоко голове, буравили его с нескрываемым презрением. – Ждешь, пока я добавлю тебе еще пару шрамов – от себя лично?

- Я мог бы этого и не делать, ты мне не нужен. Если ты просто уберешься прочь, - он и сам не поверил, что сказал это. Ведь не собирался. Но если инстинкт самосохранения просто вопит, чтобы он не связывался с этим существом? А если называть вещи своими именами – он не может одолеть в себе панически бьющуюся в когтистых лапах мышь, не может сделать ни единого шага вперед, ноги словно приросли к полу. Его стихия интриги, а не открытая борьба, и пора это признать.

Нож со свистом рассек воздух и впился в толстый кожаный переплет Книги, которую Стирпайк ловко выставил вперед, уловив рывок быстрее, чем даже Баркентин сумел выхватить оружие. Он выдохнул, слабея от облегчения. Промахнулся и теперь наверняка безоружен. Враг безоружен…

- Мощный бросок, - ехидно ухмыльнулся он, глядя в лицо, которое перекосила злоба. – Где научился ты столь изощренным приемам, о почтенный наследник Хранителя Баркентина? Может быть, и мне стоит этому поучиться?

- Ты так любезно предложил мне свободу, ты, сын шакала и гиены, что я, пожалуй, могу устроить для тебя такую же учебу, какой я посвятил тридцать лет жизни.

- Это интригует, - фыркнул Стирпайк, к которому от осознания беспомощности врага возвратилась самоуверенность.

- Еще бы. Это ведь ты выпустил меня из тюрьмы, Стирпайк, тебя удивит это, не так ли?

- Правда, я? Не вижу изъявлений благодарности.

- Обо мне забыли на тридцать лет из-за какой-то мальчишеской дерзости, не стоившей и порции розог. Никто не помнил, что я делаю в тюрьме, в чем меня обвинили, и когда должны выпустить. А ты ждешь благодарности?

- К сожалению, не я тебя туда посадил, уж я бы о тебе не забыл и выпустил бы только на кладбище. Впредь я буду внимательнее читать имена тех, на ком мне предлагают сэкономить расходы на содержание узников. Забавно. Тебя так старательно искали, переворачивали Замок вверх дном и трясли архивы, гадая, куда ты подевался. Неужто все это время ты был тут же, рукой подать, сидел за решеткой? – развеселившись, заметил Стирпайк. Его язвительный смех отдавался гулким эхом. И балка над головой врага слабо скрипнула, потревоженная громким звуком. Баркентин бросил едва заметный беспокойный взгляд вверх, на ширившуюся щель.

- Тебе недолго осталось смеяться. Теперь-то я вернулся. А у тебя не хватает пороху смести меня с дороги. Лучше сгинь.

- Это тебя, карликово отродье, мы будем считать привидением. Увы, развоплотившимся.

- Открой глаза, тебя все равно вышвырнут отсюда со дня на день. Если проявишь любознательность, Стирпайк, я спущусь и расскажу кое-что о планах ее светлости на твой счет.

- Сожалею, но мне чужда любознательность. Ты не нужен здесь. Это мой замок! - Краем уха Стирпайк уловил слабый отзвук шагов, пол будто ожил и задышал. Кто-то приближался. Нужно было торопиться, пока все складывалось в его пользу. Не поддаваться вывертам памяти. Единственный раз ступил на путь открытой войны, единственный раз – и проиграл… но больше такого не произойдет. От разъяренного крика потерявшего самообладание старика закладывало уши.

- Я законно наследую Баркентину! Я принадлежу к касте Хранителей!

- В этом ты прав, старик, - признал Стирпайк с усмешкой. И выбросил вперед руку.

Но опоздал.

Негромкий стук разросся в грохот кованых сапог… и смешался с душераздирающим скрежетом и треском. Пол содрогнулся от страшного удара, клубы пыли и высохшей извести окутали все кругом плотным туманом. Отпрыгнув из-под падающей лестницы, на которую сверху рухнуло прогнившее перекрытие, Стирпайк привалился к стене, одной рукой продолжая прижимать к себе Книгу, несмотря на ее тяжесть и неудобные габариты. Белесое облако постепенно оседало. Несколько мгновений он не мигая смотрел на видневшиеся из-под обломков перекладины, на черный овал подошвы грязного башмака и на алый ручеек, хищной змейкой подползавший к его ногам. Затем, вспомнив, что надо дышать, и усилием воли совладав со скрутившей внутренности судорогой отвращения, отвернулся от неприглядной картины. А отвернувшись, увидел Фуксию Гроун, застывшую в двух шагах и растерянно разгонявшую ладонью застилавшую глаза пыльную дымку. Ее черные кудри сразу подернулись пепельным налетом, словно ранней сединой. Она двинулась было вперед, но разобрав, что находится под завалом, ахнула и отступила.

- О! – она огляделась и перевела испуганный взгляд на Стирпайка. – Это… он?

Возблагодарив удачу за то, что вступилась за него, Стирпайк не говоря ни слова показал ей руку, в которой все еще зажата была рукоятка кинжала. Этот безмолвный жест как будто призван был воззвать к ней: «Ты видишь - здесь нет моей вины. Вот мое оружие, и нет на нем крови». Просто повезло. Несказанно повезло… Бегло глянув на кинжал, Фуксия только кивнула. Он не совсем понял, что означал ее жест: доверие или обещание не подвести его, когда придет пора отвечать. Руки у нее заметно дрожали, но осанка осталась по-прежнему прямой. На разговоры времени не было – сквозь полукруглую арку каменного проема уже виднелся зеленый мундир капитана стражи, спешившей на шум. Капитан мгновенно оценил обстановку, хотя присутствие принцессы, казалось, несколько смутило его и сбило с толку. За ним следовало еще человек шесть или семь, не выпускавших из рук оружия - заряженного, без сомнения, и все они выглядели удовлетворенно, словно чувствовали, что поспели как раз вовремя, и Стирпайк насторожился. Пути к бегству были отрезаны завалом, и каковы бы ни были цели новоприбывших, и чем бы ему ни грозили, он понял, что придется играть уверенность.

- У меня приказ арестовать вас, господин Стирпайк, - капитан сдержанно поклонился. У него было безрадостное лицо человека, попавшего меж двух огней: не верившего, что герцогине удастся свалить неугодного, но все еще влиятельного Хранителя, и не смевшего нарушить повеление правительницы.

- За что? – Стирпайку с трудом удалось сохранить ровный, слегка удивленный тон.

- Я не уполномочен никого обвинять, только доставить вас к ее светлости, если обстоятельства будут вызывать хоть каплю сомнения. Прошу прощения… они вызывают.

- Я могу засвидетельствовать, что произошел несчастный случай, - вмешалась Фуксия.

- Ни в коей мере не сомневаюсь в ваших словах, леди Фуксия, но прошу вас, я не могу быть посредником в этом серьезном деле. Ее светлость выслушает ваши свидетельства, а я лишь солдат.

- Ясно, капитан. Что ж, препроводите нас к моей матери. Я тоже пойду. Это не запрещается? – задав вопрос, в котором явственно сквозила колкость, принцесса надменно вскинула голову. Капитан и бровью не повел.

- На этот счет ее светлость не давала никаких указаний, - он был сама почтительность, и при всем желании Фуксии не к чему было придраться.

- Отлично. Идемте.

Принцесса величественным жестом пригласила стражу за собой, так, словно это ее приказ они выполняли, а вовсе не ее матери…

***

Каждый мечтал не откладывая познакомить герцогиню с обстоятельствами происшествия, лишь бы высказаться поскорее и избегнуть дальнейшего пребывания в ее обществе, когда она так разгневана, но Фуксия опередила всех. Капитан, уже выступивший с поклоном к подножью трона, вынужден был прикусить губу и умолкнуть, не смея говорить наперегонки с герцогской дочерью.

- Я впервые слышу, мама, чтобы обвинение предшествовало злодеянию, а приказ об аресте подписывали заблаговременно, на случай подходящего повода его применить. Это больше говорит о судьях, чем о преступнике!

Словно по волшебству от лица Гертруды отхлынула кровь, и его покрыла желтоватая, восковая бледность, но она сдержала клокотавшее в ней возмущение, – стражники, присутствовавшие при сцене, были нежеланными свидетелями и обладателями болтливых, в особенности после обильной выпивки, языков.

- Фуксия Гроун, ты забылась, - произнесла она угрюмо. – Я выслушаю капитана. Затем выслушаю тебя. И ты ответишь на те вопросы, какие я посчитаю нужным тебе задать.

- Может быть, ты прикажешь мне удалиться, мама? Кто знает, не будет ли мое свидетельство… неудобным?

- Неужели я так дурно воспитала тебя, Фуксия? Не беспокойся, тебя выслушают. Теперь я желаю знать, что произошло. Как можно короче. И по возможности внятно, - она кивнула капитану стражи, предлагая продолжить прерванный принцессой доклад.

- К сожалению, ваша светлость, мой рассказ будет больше краток, нежели внятен. Я и вверенные мне люди прибыли уже после развязки. Одно бесспорно: человек, проникший в замок, мертв. Его раздавила рухнувшая балка… но был ли он жив в тот момент, когда произошел обвал, этого я не могу сказать, ваша светлость.

- Он был жив, ваша светлость, - подал голос Стирпайк, отодвинув локтем стражника, который стоял ровно на таком расстоянии, которое уже можно было считать почтительным, но еще достаточным, чтобы при необходимости без промедления лишить его свободы. Там, где так открыто надерзила Фуксия, ему оставалось только подхватить ее выпад. Другого пути не было. Перчатка была брошена, и считал ли он момент удачным или нет, ее нельзя было вернуть на место и объявить случайно выпавшей из рук. Он подошел так близко, насколько это позволяло расположение трона и даже поставил ногу на нижнюю ступеньку – неслыханная наглость, которую в другое время ему бы не спустили. Но сейчас она меркла на фоне более существенного бунта.

Грозным взглядом потревоженной львицы Герцогиня окинула взглядом разношерстую группу подданных: раскрасневшуюся Фуксию, с нервно переплетенными в замок пальцами, на которых разноцветными огнями поблескивали кольца, и с застывшим негодованием на потемневшем лице со следами усталости и опустошения; Стирпайка, напряженного и готового показать зубы, если придется, но не утратившего апломба. Стража взирала на нее с тоскливой безнадежностью обреченных на несправедливый разнос, а Прунскволлор, скрывшись в тени, принялся скармливать семена вороне, милостиво принимавшей подношение. Только Поэт переминался с ноги на ногу с рассеянно-отсутствующим видом, поскольку пережитое покушение вдохнуло в него поэтическое настроение, и он мысленно подбирал к «филинам» звучные, героические рифмы.

- И зачем Замку стража, которая ничего не может сказать наверняка? – сказала Гертруда скорее с горечью, чем с гневом. – Фуксия? Ты скажешь, что ничего не видела и ничего не знаешь, как и всегда?

- На плане, который я нашла, то место было помечено как опасное, мама.

- Что за план? – резко поинтересовалась герцогиня.

- План замка. Должно быть, его потерял этот человек…

- Его имя Баркентин, леди Фуксия, - елейным голосом сообщил Стирпайк, чьи пальцы невольно прикоснулись к переплету Книги, будто пытаясь на ощупь убедиться, не мог ли он выронить по дороге что-то из бумаг. - Сын нашего глубокоуважаемого Хранителя, тот самый, которого в свое время не сумели отыскать. К сожалению, не унаследовавший семейного чувства ответственности и уважения к традициями, которые были свойственны его родителю.

- Мистер Стирпайк, вы перебили мою дочь в последний раз. Фуксия. Продолжай.

- Это все, мама. Господина Баркентина погубила его собственная неосмотрительность.

- Что же делал этот Баркентин в месте, которое сам считал опасным?

Фуксия медлила, и Стирпайк, несмотря на предостережение Гертруды и во многом даже наперекор ему, дерзко произнес:

- Полагаю, ваша светлость, об этом знал лишь господин Баркентин, которого никак нельзя призвать к ответу.

Гертруда метнула в его сторону ненавидящий взгляд, но почувствовав, что все это говорится назло, сознательно провоцируя ее на гневный выпад, только сжала кулаки так, что на молочно-бледной коже вздулись жилы.

- Стража может быть свободна. Капитан, забирайте своих людей и поживее!

Приказ герцогини выполняли с редкостным энтузиазмом. Через минуту вокруг трона остались только избранные, и зала полностью очистилась от форменных мундиров. Провожая их глазами, Стирпайк понял, что одерживает верх, и что нужно играть на этом, пока все его маневры удаются, и детали столь долго готовившегося плана складываются воедино, как части шарады. Леди Гертруда боялась его: боялась того, что будет сказано намеренно или в запале, боялась его непочтительности, подрывавшей основы ее правления. И его безжалостных зубов обозленного, дикого, беспородного пса, который бросившись в драку, никогда не отступится, потому что нет у него теплой конуры, куда можно виновато заползти, спрятавшись от господского пинка.

- Мистер Стирпайк, вы не получали никаких распоряжений по поводу этого Баркентина. Однако взяли на себя ответственность, - обвинительно напирая на последнее слово, проговорила Гертруда. Это был слабый ход, потому что своеволие его в данном случае напрямую не нарушало ни закона, ни приказа, и Стирпайк только склонил перед ней голову с ироническим подобострастием.

- Только чтобы услужить Горменгасту, ваша светлость.

- Горменгасту не требуется такое служение. Горменгасту необходимо, чтобы каждый исполнял то, что ему предначертано. Стража искала Баркентина, если таковой совершил нечто подсудное. А вы устраивали наши ритуалы и занимались обучением мистера Орнейта, которое, кажется, продвигается весьма медленно.

- Я удвою количество уроков, ваша светлость, - он снова поклонился, не скрыв ухмылки.

- Утройте их, если нужно. Свободного времени, насколько я вижу, у вас хоть отбавляй.

- Как скажете, ваша светлость.

- Еще кое-что, последнее и весьма важное, мистер Стирпайк,то, что вам следует усвоить…

- Готов внимать и повиноваться… - беззаботно заверил он.

- И близко не подходите к моей дочери, мистер Стирпайк! – грянула Гертруда, неожиданно перейдя от царственной прохладцы к взрыву всепоглощающей ярости. - Это приказ!

Он резко выпрямился. В глазах зажегся недобрый огонек: затронув тему, которая замалчивалась так долго, герцогиня сама подтолкнула события в нужную ему сторону. Стирпайк глубоко вдохнул… после того, что сейчас будет сказано, никакого возврата к прежнему не будет.

- Должен заметить, ваша светлость, что леди Фуксия не в рабстве у Горменгаста, так же, как и я, и наши личные отношения не имеют отношения к моим обязанностям Хранителя и Секретаря. Я служу закону в первую очередь, а роду Гроунов во вторую, и только как следствие первого... И закон не запрещает мне общаться с вашей дочерью, если мое внимание не вызывает у нее неприязни.

Гертруда, ожидавшая уверток и оправданий, но никак не открытой отповеди, опешила.

- Вы смеете мне перечить, мистер Стирпайк? Я не ослышалась?

- Что я сказал противоречащего закону, леди Гертруда? Оскорбительного для Горменгаста? Я ни в коей мере не перечу вам, однако же у леди Фуксии столько же прав отдавать мне приказы, сколько и у вас.

Его слова произвели эффект громового раската в ясную погоду. Даже Поэт очнулся от грез, ощутив, что происходит нечто из ряда вон выходящее, и суетливо завертел головой.

- У Фуксии есть право делать то, что скажет ее мать и герцогиня, - едва шевеля губами, проговорила Гертруда. Ее взгляд поневоле метнулся в сторону в поисках поддержки: даже на ее гордый, несгибаемый дух пережитые испытания наложили свой отпечаток. Доктор ободрительно шевельнул бровями, предлагая ей мужаться, ибо трудные дни грядут для Горменгаста… Война была развязана, пусть всего пятеро участвовало в ней: двое против двух, и пятый, Поэт, был не тем, кто мог перетянуть чашу весов на сторону Гертруды.

- При всем уважении к вашей светлости… - вежливо сообщил Стирпайк, выразительно положив ладонь на Книгу - в знак того, что говорит от имени Закона и ничего личного в возражения не вкладывает, - вы не наследуете вашему сыну. Это невозможно. И леди Фуксия вправе прислушиваться к вашим приказам разве только как к матери и старшей по годам.

- Не наследую, верно. Но правлю от имени наследника рода Гроунов, пока таковой не будет найден и объявлен, - кипя от бессильного гнева, ответила Гертруда, попав в положение, когда отвечать на удар было ниже ее достоинства, а не отвечать - все равно что признать правоту ненавистного врага.

- Таковой не будет найден, поскольку его попросту нет, - отбросив, наконец, показную скромность и почтительность интонаций, заявил Стирпайк, пожав острыми плечами. – Даже если в древе отыщется живой потомок Гроунов мужского пола, убедиться в чистоте его крови будет едва ли возможно. Наследника в Горменгасте не будет, пока леди Фуксия не выйдет замуж. Титул передается в рамках семьи. Но о кровных узах как обязательном условии ничего не сказано, хотя важность этого фактора трудно переоценить.

- Мы изучим этот вопрос, мистер Стирпайк. Всесторонне. Но пока…

- Я прошу у вас руки вашей дочери, леди Гертруда.

Если бы герцогиня не восседала на троне, ноги бы ее наверняка подкосились.

- Да вы с ума сошли! Кто вы, чтобы даже произносить подобное? – выкрикнула она сорвавшимся на фальцет голосом. Стирпайк беспечным равнодушием встретил ее разъяренный возглас. Самое трудное было позади, последний рубеж преодолен. Мальчик с кухни сделал предложение последней из герцогского рода и успел как раз вовремя: враг был повержен, вместилище многовековой мудрости Гроунов в его надежных руках, и Фуксия не просватана поспешно за кого-нибудь тихого и безропотного, и пока еще полноправная носительница родового имени – он знал, что бывали случаи, когда недостойных дочерей лишали как титула, так и всех прав. Сколько ни кусай локти ее светлость, она бессильна помешать неизбежному.

- Я не сошел с ума и не забылся, - отчеканил он, в упор глядя на герцогиню и наслаждаясь ее растерянностью, ее потрясением, ее мятущимся взглядом и испариной на тяжеловесном лбу, прорезанном поперечной морщиной. - Сословные отношения не регулируются Книгой. Это всего лишь дань привычному ходу вещей... никем из предков не возведенное в ранг закона.

- Мы позаботимся о том, чтобы вписать это в Книгу, - ответила она, но настоящей уверенности Стирпайк в ней не услышал. Он не жалел ее, но сбавил тон – ни к чему было враждовать с матерью его жены, и при том условии, что она вернулась бы тому сонному и безразличному состоянию, в котором пребывала долгие годы, он даже не возражал бы против ее присутствия в Замке… на правах почтенной пожилой леди с безобидными странностями.

- Простите, леди Гертруда, но дополнять Книгу могут лишь традиционно коронованные герцоги. Таковых нет сейчас в Горменгасте, - со стороны могло бы показаться, будто в его лице отразилось сожаление, что он вынужден разочаровать герцогиню своим объяснением.

Гертруда молчала. Ее уже можно было не добивать, но он для верности бросил последний камень:

- Это означает, что я могу жениться на леди Фуксии. И единственным препятствием к тому может быть ее отказ, если ей это предложение не по душе.

Леди Гертруда с надеждой взглянула на дочь. Та, вздрогнув, как будто от неожиданного прикосновения кусочка льда к обнаженной коже, медленно подошла к Стирпайку и стала возле него. Это было красноречивее всех слов, но и слова она тоже произнесла – тихо, но твердо.

- Я уже дала согласие, мама.

- Ты, леди, выйдешь замуж за… - взмахнув рукой, Гертруда поискала подходящее оскорбление, так, будто оно витало в воздухе. - За безродного поваренка?

- Для меня это не имеет значения.

- За урода, на которого невозможно смотреть без содрогания?

- Это не передается по наследству, мама. А мне безразлично.

Неприятно задело то, как его обсуждали без всякого стеснения, но было не время заботиться о самолюбии, и Стирпайк смолчал. Если искать во всем положительную сторону… краска досады на его скулах незаметна, и он мог смело претендовать на стоическое равнодушие к щипкам. Сосредоточившись на том, как Фуксия давала отпор своей матери – зрелище, которое хотелось бы запечатлеть в памяти навечно, он испытал даже прилив гордости за нее. Слишком рано.

- И честь семьи для тебя пустой звук?

- Чести семьи можно нанести и больший урон, - проговорила Фуксия, вскользь глянув на доктора Прунскволлора и добавив несколько туманно, - в особенности, если развеять по ветру все укрепляющие порошки, которые заботливо оставят на твоем туалетном столике.

Воцарилась тишина, долгая и звенящая, растянувшая до бесконечности, и которую разорвал горестный возглас метнувшегося к Фуксии Прунксволлора, не выдержавшего напряжения, отчаяния и тревоги. Забыв о манерах, настойчиво схватив ее за руки и тряся их в надежде вызвать в ней хоть какой-то отклик, доктор воскликнул:

- Но он убийца! Фуксия! Он убил Баркентина!

Она попыталась высвободиться, но не сумела. Глаза ее увлажнились, на ресницах задрожали злые слезы. Стирпайк приготовился защищаться, отрицать «наклеп», но ничто не могло подготовить его к тому, что она скажет.

- Я знаю, доктор, отпустите же меня! Я знала об этом раньше, чем кто-то заподозрил его! Знала раньше, чем убийство было совершено…

- К-как? – бессмысленно спросил доктор, но руки разжал, и Фуксия сразу шагнула в сторону, подальше от всех, и выкрикнула с неожиданной яростью и силой:

- Как, спрашиваете вы? Он сам мне сказал – вот как!

- Я, леди Фуксия?! – непроизвольно вырвалось у Стирпайка. Почти вскрик. Он смотрел на Фуксию во все глаза, но она, сорвавшись раз, не могла остановиться и говорила, говорила, захлебываясь от волнения...

- Разве ты не помнишь, Стирпайк? «Я бы подвесил его к ветке, за ногу. И поджег бы ему бороду», – разве не так ты сказал? Прошло много лет, но я помню. Я бы забыла, но ты сам мне напомнил. Помнишь тогда, на крыше? Однажды так и вышло, правда, как тебе хотелось? Все в точности… как и предполагал Тит!

- Да когда могло такое быть, Фуксия! – протестующе воскликнул Стирпайк.

- После похорон Хранителя Саурдуста… если у тебя такая короткая память!

- Фуксия, помилосердствуй, мне было семнадцать лет тогда, что умного я мог сказать?

- Видимо, у вас часто случаются непроизвольные признания, - едко заметил доктор. – Это все от нечистой совести, мистер Стирпайк, голос которой заглушить даже вам не под силу.

Стирпайк с трудом отвлекся от созерцания пылающего, возбужденного, искаженного почти до неузнаваемости лица своей непредсказуемой невесты и повернулся к доктору.

- Что?

- «С близнецами будет пять»? – у Прунсковоллора на губах шевельнулась усмешка человека, который подбрасывает в затухающий под осужденным костер вязанку хвороста.

- И? – поощрил Стирпайк.

- Кого вы сосчитали?

- Когда?

- Вы повторяли это, пока пребывали на моем попечении, - настаивал Прунскволлор.

- Опять дела столетней давности!

- Что-то мне подсказывает, что вы отлично помните, мистер Стирпайк, чьи безвинные души не давали вам тогда покоя. Пусть и прошло несколько лет.

В мозгу сверкнула догадка. Хотя ни один из одолевавших его кошмаров не запечатлелся в памяти – в нормальном своем состоянии он приучил себя не тратить попусту сил на размышления о том, что уже сделано - нетрудно было понять, о ком речь… Хоть и забавно, что рассудок включил в послужной список сестер, тогда еще вполне живых, и даже пальцем не тронутых. По крайней мере, было бы забавно, если бы сознание так не подвело его. Агрессивно вскинувшись и одарив Прунскволлора взглядом, от которого затрепетал бы и более смелый, он воскликнул с горячностью человека, уязвленного несправедливой обидой:

- А вы, значит, считаете себя поборником справедливости и при этом хотите выдать за признание лихорадочный бред? Честно – ничего не скажешь! Когда мне было так плохо, что я мог сознаться, что навел порчу на все посевы и отравил колодцы, и было мне абсолютно все равно? Фуксия, ты ведь не поверишь в эту чушь?

- Я не верю, я просто знаю, - отрешенно отозвалась она. – Не нужно трудиться открывать мне глаза.

- Но если ты знала, Фуксия! – простонал Прунскволлор. – Тогда почему?!

- Почему? – удивилась она, заалевшись, словно вопрос пробудил в ней что-то утраченное, почти забытое. - Вы спрашиваете меня - почему?! А что мне было терять? Что мне сейчас терять? Что меня ждало впереди? Увядание? У меня нет даже сестры-близнеца, чтобы скрасить одинокую старость. Да, вообразите, пусть это покажется вам невероятным, но похоронен давно мой детский максимализм, и все мои наивные мечты почили с миром, раз им не суждено было исполниться. Да, я знала, что он использует меня! Что он любит не меня, а мой титул и корону, которую хочет получить. Ну и что? А кто нынче женится только по большой любви? Может быть вы, мама, стали герцогиней Гроун лишь из-за пылкой страсти к моему отцу? Или он брал в жены девушку, по которой сох от любви? Тогда, признаться, я никогда ее не замечала. Какая разница – брак во благо Горменгаста, заботливо подобранный родней, или брак во благо Стирпайка, который хотел и мог бы им править? Да, он негодяй, каких мало, но он женился бы на мне, дал мне детей, дал мне жить, понимаете, и по-своему заботился бы обо мне и даже любил бы, насколько способен. Это никак не могло оказаться хуже, чем та жизнь, которую мне предназначено было вести!

- Довольно! – выкрикнула герцогиня. – Фуксия, ты сказала больше, чем нам всем следовало слышать, теперь помолчи и послушай меня. Довольно позорить себя и Горменгаст, суть твоих жалоб все уже уяснили, вернемся к делу. Твои обвинения не стоят выеденного яйца. Если тебе есть о чем поведать нам по-настоящему серьезного, расскажи. Однако, я не вижу пользы разбирать тут глупые мальчишеские выходки и искать в них скрытый смысл. У тебя есть еще что-нибудь в запасе, менее голословное? В ином случае я буду считать, что Секретаря не в чем упрекнуть. Официально.

Фуксия дышала тяжело и прерывисто, словно после быстрого бега, и не произносила ни слова. Герцогиня понимающе склонила голову. Не шла бы речь о ее единственной дочери, она могла бы торжествовать – враг, потеряв дар речи, отступал, и в затяжной войне еще рано было ставить точку.

- Я так и думала. Мистер Стирпайк, оставьте нас. Я хочу поговорить со своей дочерью. Наедине.

- Да, мадам, - сухо поклонился он, даже не порываясь спорить. Ноги плохо слушались, и выходя, он пошатнулся. Хотя никто этого и не заметил.

< - Предыдущая страница                                                     Следующая страница - >