Сайт о замке "Горменгаст"  

Мервина Пика и его обитателях 

Горменгаст (AU)

Автор: Sanseverina

Страницы:  | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 |

Глава 14

- Значит, я был прав. Твоя мать решительная женщина.

Фуксия рассеянно кивнула. Говорить с полным ртом зажатых в зубах шпилек она не могла. Относиться к своим горничным как к мебели ей не удавалось, и наскоро раздобыв из недр сундука платье, которое не надевала ни разу и берегла для празднования совершеннолетия Тита, прихватив с собой гребни и горсть украшений, которые вытащила не глядя, походу запустив руку в шкатулку, она поспешно сбежала из собственных покоев. Взгляды прислужниц преследовали ее: виноватые у тех, кто докладывал о ней матери, осуждающие у тех, кто был постарше и построже, любопытные у тех, кто с удовольствием перемывал косточки хозяевам, попивая вечером чай на кухне и подъедая остатки герцогского ужина. Ей не хватало материнской властности, чтобы просто выставить их вон, и она механически бормотала благодарности, когда ей подавали ту или иную вещь и предлагали помочь переоблачиться. После этого тишина и спокойствие, царившие вдали от герцогских комнат, были отдыхом для души. Здесь не сновали слуги, а если появились бы – и без ее вмешательства было кому отдать им распоряжения. И хотя она вынуждена была самостоятельно заплетать волосы перед зеркалом, пытаясь, скосив глаза, воткнуть булавку так, чтобы тяжелый узел держался на затылке, не сползая набок, между всеобщим вниманием к ней и необходимостью обойтись без посторонней помощи, она выбирала второе.

Вернувшись, она застала в кабинете образцовый порядок – книги были убраны, и только узкие полосы бумаги, словно дразняще высунутые языки, виднелись между страницами. Вид у Стирпайка был самоуверенный и вполне довольный. Она никогда не понимала его – не больше, чем могла бы понять существо из иного мира, волшебным смерчем занесенное в ее родной город. Ей казалось, она ранила его, но он оправился так быстро, словно и не было ничего, и теперь держался так, словно и весь Горменгаст, и сама она как неотъемлемая часть Замка, уже принадлежали ему. Она не вполне поняла, что вызвало перемену. Гадать было бессмысленно, она мыслила не теми категориями, чтобы проследить его логику, а спрашивать напрямик ей не хотелось. Ей не то чтобы нравилась та собственническая гордость, которая читалась в его глазах, но и затаенная тревога, что однажды Стирпайк перестанет нуждаться в ней, ее оставила, и после недель сомнений и ночных кошмаров она впервые вздохнула свободно: что бы ни случилось с ее миром, место в ковчеге для нее было приготовлено. В измененной картине бытия, которая открылась ей, Фуксия Гроун все еще присутствовала.

- Как я вижу, ты уже завершил научные изыскания, - она окинула взглядом очистившийся стол и высыпала на освободившееся место горсть колец и подвесок, которые так и несла, зажав в кулаке, без всякого благоговения к их ценности. Стирпайк насмешливо фыркнул, осмотрев небрежно брошенные богатства и откатил ногтем в сторону невесть как затесавшуюся среди благородных товарок пуговицу.

- В твое отсутствие дело сразу пошло быстрее, - легкая улыбка возвестила, что ее поддразнивают, и Фуксия, поколебавшись, решила, что разумнее счесть это комплиментом ее женскому очарованию, препятствующему сосредоточиться на деле, а вовсе не чему-либо другому, менее лестному. Пожав плечами, она вооружилась гребнем и отошла к зеркалу. Отражение было скупо на комплименты, изысканный жемчужный цвет бледнил больше, чем любимый ею алый, около губ наметилась едва заметная предвестница будущей морщинки, и под глазами залегли тени, которые нечем было закрасить. Она спрашивала себя, видит ли Стирпайк то же, что она, или ее высокий титул заслоняет для него все недостатки. Или, быть может, он смотрит на нее тем же обращенным в прошлое взглядом, каким она видит под следами ожогов и жесткой усмешкой забавное мальчишеское лицо с яркими живыми глазами?

Прикосновение холодного и гладкого к шее вырвало ее из раздумий, и в вырез платья скользнула нитка жемчуга. Ловкие пальцы быстро щелкнули застежкой, и он отошел на шаг, удовлетворенно разглядывая результат.

- Вот так, - Стирпайк был так очевидно доволен и собой, и ею, что она испытала прилив благодарности: по крайней мере, он не разделял ее самоуничижительных сомнений. Ей даже показалось, что прежние дерзкие искорки ожили в его глазах, и проскользнуло в чертах что-то давно угасшее, сродни невинности отчаянного сорванца, на которого невозможно рассердиться всерьез. И от этого так сильно захотелось открутить колесо жизни назад и попробовать начать все сызнова, что она готова была расплакаться от обиды на несправедливость мироустройства.

- Иди ты первой, Фуксия. Будет… тактически неверно, если мы появимся вместе.

Она вздохнула, по спине пробежал холодок, но повиновалась: в этой игре не она устанавливала правила.

- Фуксия! – в два шага догнав ее, Стирпайк вдруг сжал ее плечи. Спокойствие его отхлынуло, как волна отлива, на время обнажающая каменистое дно. - Никому не верь. Ты будешь счастлива со мной, клянусь тебе.

Ей почудилось извинение. Как будто он мог восполнить то, что она уже потеряла… Несколько мгновений он удерживал ее в объятиях, потом отпустил, слегка подтолкнув вперед.

- Что бы тебе ни говорили, помни, скоро они все будут лебезить и пресмыкаться ради одной твоей улыбки.

- Мне это не нужно…

- Знаю, но чем мне поддержать твой боевой дух? – от попытки ободрить отчего-то стало совсем уж не по себе, но она честно попыталась изобразить оптимизм, которого не испытывала.

***

От духоты голова налилась свинцовой тяжестью, неимоверных трудов стоило не зевать прилюдно, хотя как нервное напряжение, так и недостаток воздуха тому немало способствовали. Фуксия не помнила, чтобы когда-либо тронный зал был заполнен так, что яблоку негде упасть – все многолюдные церемонии происходили на открытом воздухе, и никогда прежде – внутри замка. Разбирательство тянулось и тянулось, привычные к долгим церемониям подданные не роптали, с их стороны даже ощущался неподдельный интерес к неожиданно выпавшему развлечению, отличному от всего, что они испытали на своем веку.

Она прислушивалась внимательно первые полчаса, после все ее чувства притупились, и даже интерес к собственному будущему поугас. Голос Стирпайка, размеренный, властный, без примеси эмоций, не терялся в многолюдном зале, где хоть стражники и поддерживали тишину и порядок, но даже негромкий кашель и перешептывания сливались в утомительный гул. Он принес с собой книги и, не обращая никакого внимания на толпу слушателей, подробно излагал герцогине свое видение законов о престолонаследии. Фуксия заподозрила, что он намеревался взять Гертруду измором – обилие исторических фактов, забытых имен и подробностей символики сыпались нескончаемым потоком и говорили сами за себя. Даже она устала вникать в суть его слов, а герцогиня сонно хлопала глазами, ожидая конца вступительной речи. Фуксия старалась не расслабляться, как бы монотонный голос не убаюкивал ее. Чутье нашептывало, что где-то здесь крылась западня.

Когда герцогиня наконец жестом оборвала Хранителя и принялась за расспросы, мало кто уже способен был уследить за его доводами. Они перебрасывались словами, словно шла между ними какая-то игра, где быстрота и изящество ответа добавляли очко, чем-то даже похожие, несмотря на ее пышнотелую массивность, и его узкокостную нервическую худобу, одинаково хладнокровные, но под невозмутимостью каждого горел неугасимый внутренний огонь. Фуксии казалось, что герцогиня уступает, медленно проникаясь убедительностью его слов… и это пугало ее все сильнее. Леди Гертруда, по ее мнению, была высечена из скалы. Чтобы она поддалась кому-то – да раньше гора Горменгаст сдвинулась бы с места.

- …значит, женщины из рода Гроунов могут косвенным образом наследовать герцогство? Для супруга? Или детей? – Гертруда не столько спрашивала, сколько, казалось, проговаривала про себя выводы, которые напрашивались.

- Для супруга, или сыновей, нажитых в законном браке. И только при отсутствии прямых претендентов на корону, если позволит ваша светлость это уточнение.

- И вы совершенно уверены, что традиции Горменгаста позволяют подобное?

- Да, ваша светлость. Жизнеописание герцога Гроуна одиннадцатого достаточно ясно указывает на то, что уже случалось подобное много веков назад в отсутствие наследников мужского пола.

- Покажите Книгу.

- Пожалуйте, ваша светлость. Вот… здесь, здесь. И еще здесь. Немного неразборчив старинный слог, пришлось потрудиться, прежде чем все стало на свои места. Вот, позвольте я помогу вам прочесть…

- Не нужно, я разберу.

- Как пожелаете, ваша светлость.

Гертруда склонилась над фолиантом, столь сосредоточенно вглядываясь в строки, что широкие ноздри ее затрепетали, между бровями залегла складка, а от уголков глаз лучиками разбегались морщины.

- Еще что-нибудь? – наконец спросила она холодно, и неясно было, удовлетворил ее осмотр древности или нет. Стирпайк сдержанно, но многообещающе улыбнулся.

- Есть еще кое-что, ваша светлость. Книга Ритуалов, том двадцать второй, страница триста тридцать семь. Абзац о наследовании. Сказано «наследник мужеского пола, кровью связанный или господом всемогущим». Формула брачной клятвы. Разве не очевидно?

- Что-то я не помню ничего подобного, мистер Стирпайк. Дайте сюда книгу.

- Вот.

- Интересно. Странно, что этот абзац вот так забыт…

- Закон Горменгаста сложен. Ссылка на этот абзац имеется и в прочих книгах, однако только в виде примечания, в каком томе его следует прочесть. И еще, следует иметь в виду, что в применении этого пункта за века могла отпасть необходимость. Если ваши предки были многодетны…

- Возможно, мистер Стирпайк. Не берусь судить. Толкованием законов Горменгаста у нас ведаете вы.

Он вскинул голову, не скрыв торжествующей улыбки. Герцогиня помолчала.

- Значит, вы как Мастер Ритуалов Горменгаста, настаиваете на том, что титул герцога может переходить к наследнику только мужского пола, однако наследник может быть связан с семьей Гроунов узами брака? Так? Это окончательно и однозначно?

- Именно так, ваша светлость.

- Прекрасно. На этом и закончим. Итак! – она резко возвысила голос, который разнесся по залу громче духовой трубы, подавляя и требуя внимания. - Мы выслушали разъяснения хранителя Ритуалов и толкователя законов Горменгаста, и принимаем к сведению. Почитая традиции и законы, мы всегда поступали и теперь поступим так, как велит нам ритуал. Мы оплакали герцога Гроуна семьдесят седьмого, но прошло время, отведенное законом на поиски и ожидание, и теперь Горменгасту нужен новый правитель. И в присутствии моей семьи и моих подданных я объявляю: я, Гертруда Гроун, вдова герцога Гроуна семьдесят шестого, неразрывными брачными узами связанная с правящим домом, завтра в это же время в этой зале сочетаюсь браком с господином Альфредом Прунскволлором, который в силу принятых в Горменгасте традиций становится законным наследником династии. Коронация герцога Альфреда Гроуна семьдесят восьмого состоится в день, который будет позднее объявлен Мастером Ритуалов, на должность которого с сегодняшнего дня мы назначаем нынешнего ученика, мистера Орнейта, с сохранением за ним должности придворного поэта. Это все.

Восторженный шум в зале едва не перекрыл голос герцогини, как она ни возвышала его. Прунскволлор смущенно улыбался, не смея поднять взгляд. По его лицу видно было, что ничто из сказанного Гертрудой не стало для него сюрпризом, но природная застенчивость все же мешала ему принять как должное почтительный шепот, окруживший его как по волшебству.

Фуксия мрачно переводила взгляд с матери на доктора. Ее сердце словно схватила и не отпускала ледяная рука - не оттого, что корона Горменгаста была утеряна для нее, но от понимания, как сильно отдалилась она от своей семьи, если такое решение было принято у нее за спиной. Принцесса поискала глазами Стирпайка, но там, где только что стоял низложенный Мастер ритуалов, уже сомкнулась толпа – кажется, добрая половина Горменгаста собралась тут сегодня, от стражников до почтенных горожан, и все стремились подойти к новому герцогу, чтобы своим детям и внукам рассказывать, как близко видели его и даже прикасались к краю одежд. Встревожившись, она напряженно шарила взглядом, отыскивая знакомую худую фигуру в черном среди собравшихся людей. Но его нигде не было. Тогда Фуксия медленно вышла вперед и остановилась в шаге от матери.

- Не стоило делать из этого спектакль, мама, - тихо сказала она. – Нужно иметь милосердие к побежденным.

***

Он сумел исчезнуть до того, как кто-то вспомнил о нем, до того даже, как Гертруда победоносно провозгласила: «Это все» и умолкла. Ему казалось, она понял, куда она клонит, даже секундой раньше, чем это было произнесено, понял и ужаснулся тому, что сотворил. Стыд прогнал его прочь, и чувствуя себя последним глупцом, он проскользнул за спины горожан, а оттуда – за двери. Он считал себя самым умным, самым хитрым и самым осторожным в Горменгасте, и что же вышло? Где был его ум, где была его хитрость? Раз за разом он совершал одну и ту же ошибку – и так ничему и не научился. Он недооценивал Баркентина, а старик сумел дать такой отпор, который по сей день нельзя вспомнить без содрогания. Он недооценивал Фуксию, считая слабой и зависимой, а она лучше него знала, чего хочет, и исподволь привязывала к себе, подталкивая приоткрыться и поверить ей, терпеливо возрождая былые давно угасшие чувства. Теперь он недооценил и Гертруду, даже не подумав учесть ее в качестве женщины, причем женщины вдовой и свободной. И путь к отступлению он сам себе отрезал, настояв на том, что брачные узы не менее значимы, нежели кровные, и тем самым возвел леди Гертруду на трон – хотя вряд ли дождется от нее изъявлений благодарности. Нужно было сформулировать как-то иначе, не оставляя ей лазеек. Если бы только было больше времени. Если бы он не отвлекался то на погоню за врагом, то на призрак былой любви. Если бы вовремя подумал о том, что герцогиня не какой-то неодушевленный каменный барельеф, приросший к трону, настырное наследство покойного герцога Гроуна, а обыкновенная женщина, которую рано сбрасывать со счетов. Тогда… тогда наверно следовало бы наступить себе на горло и приударить за старухой. Стирпайк зажал рот рукой, удерживая приступ истерического смеха. Какая была бы пара! Если только удалось бы уговорить организм, что это нужно для дела.

Из подспудной тяги наказать себя за оглушительный провал, всей окончательности которого сам еще не вполне осознал, он сдвинул панель, открыл глазок в стене. Несколько минут, изнывая от нестерпимой, жгучей, как кислота, ненависти, он наблюдал за торжеством врагов, за почестями и славой, обрушившимися на застенчивого, лишенного всякой величественности Прунскволлора.

Бешенство окатило его горячей волной, подхлестнуло бичом адской горечи и бессилия, и, отскочив, Стирпайк почти побежал. Обрывки мстительных, растерянных мыслей давили на виски, еще немного – он вернулся бы в то безумие, которое однажды едва не подвело его под разоблачение. Они еще узнают его, они пожалеют, они проклянут тот день, когда пошли против него! Самая страшная месть, какую только можно вообразить, падет на их головы… Они будут бояться собственной тени, озираться испуганным кроликом, лишь на секунду оторвавшись от своей стаи, потому что волк всегда будет настороже, в засаде, готовый прыгнуть и разорвать на части… Он устроит им ад на земле! Его имя прогремит так, что враги станут пугать им детей, вздрагивать и трепетать, услышав лишь намек на его немилость, оглядываться через плечо, прежде чем помянуть его всуе, и потом судорожно креститься…

А затем он вдруг явственно увидел себя через несколько лет – увидел страшным, нечесаным бородачом, похожим на Флея, жалким одичавшим изгнанником, привыкшим ютиться по темным закоулкам, безумцем, отвыкшим от дневного света и утратившим человеческий облик. Стирпайк остановился, его рука невольно поднялась, словно пытаясь отгородиться от мерзкого видения, оттолкнуть от себя, но оно не исчезло. Невидящие глаза уставились в пустоту, и оттуда ему гадко улыбнулся беззубым ртом его собственный призрак, отвратительный, как сама смерть, и всколоченные серые патлы, похожие на рваные куски пакли, падали на лицо, изуродованное застарелыми шрамами. Стирпайк привалился к стене и несколько минут стоял неподвижно. Колени мелко дрожали, и наконец подогнулись, и тогда он медленно осел на пол, выронив Книгу, которую так до сих пор и не выпустил из рук, и закрыв лицо руками. Все было кончено. Только перебив весь Горменгаст, можно было вернуть свое положение, но кем тогда править? Больше всего на свете ему захотелось найти в себе силы и добрести до своей комнаты, разыскать на дне комода пузырек с тем сильнодействующим снотворным, которым он так и не воспользовался для своих черных планов, выплеснуть в стакан и расправиться с ним одним быстрым глотком. И все. На этом эпопея его жизни закончилась бы навсегда. Но он знал, что не сделает этого. Не потому, что струсит. Потому что все его существо восстает при мысли о блаженной улыбке, которая расплывется на губах Гертруды от этой вести.

***

Чувство было глупым донельзя, но ни о чем так не досадовала Фуксия, как о своем платье, о неуместной роскоши тяжелого бархата с перламутровым отливом. Оно был вопиюще богатым и торжественным, словно наряд новобрачной. Для девушки, которой только что указали ее место, насмеявшись над ее притязаниями, ощущать собственную незначительность было привычно и не так горько, как в присутствии всего Горменгаста оказаться в положении человека, который поторопился вывесить праздничные флаги. Если бы не это, быть может, она даже вздохнула бы свободнее, втайне радуясь концу честолюбивой эпопеи, в которую ввязалась. Если б только не это нелепое платье… да еще человек, который все это затеял.

Она ушла первой, не заботясь о приличиях и не дожидаясь, пока толпа начнет расходиться. Пред ней не расступались живым коридором и не провожали с почестями. Сегодня не ей принадлежало внимание. Впрочем… когда это оно ей принадлежало?

Отчего-то казалось, что Стирпайк дождется ее, как дождался накануне, но этого не случилось. Мимо, чеканя шаг, прошествовала стража. Какую-то горожанку в чепце с хнычущим ребенком на руках настойчиво вывели из зала, и Фуксии пришлось посторониться, пропуская ее. Озираясь, потому что все еще надеялась, что он скрывается где-то в тени, Фуксия немного прошлась. Яркие пятна фонарей оставались за спиной, она шла все быстрее по мере того, как удалялась в сторону бокового крыла. За поворотом почудились шаги, но, поторопившись следом, она наткнулась на дородную служанку, которая несла узел белья в стирку. Женщина косо посмотрела на Фуксию и изобразила подобие реверанса, какой только могла сделать с занятыми объемистым тюком руками. Фуксия проскочила мимо, не отрывая взгляда от пола. Она словно видела себя со стороны, глазами этой горничной: странная, неулыбчивая старая дева с копной черных кудрей, в пышном наряде, который никак не гармонирует с сузившимися, пыльными, плохо освещенными коридорами. Пальцы сами потянулись к жемчужному ожерелью, холодившему шею, потянули за нить, но она оказалась прочной. Кто живет в этой части Замка, чаще носит бусы из мелких раковин и костяных шариков, и она чувствовала себя нелепой и неестественной в своих драгоценностях. Воспоминание о том, как ей надевали его, о ласке коротких прикосновений, и согрело и причинило боль. Она боялась строить предположения. На что способен Стирпайк? Есть ли шанс воззвать к голосу рассудка, или последняя капля переполнила чащу, и все, что останется от него, будет от рычащего зверя, не человека?

Он мог отправиться куда угодно, Горменгаст был огромен. Если он не захочет, чтобы она нашла его – она может блуждать вечно. Фуксия огляделась, но повсюду было темно.

- Стирпайк! – крикнула она. Ее голос разнесся по коридорам, эхом отражаясь от стен.

Около двери в его комнаты она остановилась и еще раз окликнула его. Никто не ответил. Она подергала дверь, но она оказалась запертой на ключ.

В архиве и библиотеке он также не появлялся, и никто не видел его и не мог ничего подсказать, хотя она не стеснялась расспрашивать. Она поднялась в комнату, где они когда-то встречались тайком, не слишком рассчитывая, что он пойдет туда, но ничего другого просто не могла придумать. Там его тоже не было. Фуксия знала, что у него есть и другие убежища в разных частях замка, но знание это не было подкреплено картой. Оставалось еще подняться на крышу – больше у нее не оставалось идей. Это отдавало безумием, но она готова была рискнуть.

Ей не пришлось пачкать жемчужный бархат в каминной трубе. Догадка оказалась верной – должно быть, он и впрямь собирался выбраться на крышу, но по пути раздумал. Решетка была отодвинута, но возмутитель спокойствия, смещенный Хранитель ритуалов и обрядов Горменгаста, находился здесь же.

Она вскрикнула от радости.

- Ох! Вот ты где. Я уже обыскала ползамка.

Окно было распахнуто настежь. Он сидел с ногами на подоконнике, с Книгой на коленях, ссутулившись и глядя прямо перед собой. Руки, двигаясь словно отдельно от тела, вырывали страницы из древнего тома, складывали их в одинаковых крылатых существ и выпускали на свободу. Подхваченные ветром белые птицы с исчерканными выцветшими письменами крыльями мягко планировали вниз, кружа над двором.

- Зачем? – только и спросил он.

Она вздохнула и подошла поближе, опасливо, как птица, которую манят сладкие зернышки на раскрытой ладони, но инстинкт требует держаться подальше от непредсказуемых двуногих, накрыла его руку, сжала – та оказалась ледяной.

- Просто. Хотела увидеть тебя.

Он повернул голову, удивленный лаской, но прочитав на ее лице тревогу, понимающе фыркнул.

- Фуксия. Нет необходимости висеть тут на мне камнем на шее. Я не собираюсь прыгать вниз, если ты об этом беспокоишься. Твоя мать не заслуживает такого подарка к свадьбе. И не говоря уж о том, что ты не такая сильная, чтобы меня удержать, если прыгнуть мне вдруг захочется.

Вялые холодные пальцы, которые она сжимала, дернулись и, рывком высвободившись, с силой сдавили ее кисть. Она испуганно вздрогнула, противясь, но хватка была железной.

- Как же ты недальновидна. Ты должна была подумать сейчас, Фуксия Гроун, как я могу отплатить твоей матери. Для этого только и нужно спрыгнуть, крепко-накрепко держа тебя за руку. И ты не вырвешься, как ни старайся, сил у тебя не хватит бороться со мной. Пусть бы твоя мать подумала, что ты покончила с собой... неплохо, правда? Вынесет она такой груз?

Внезапно успокоившись, Фуксия пожала плечами.

- Она смирилась с тем, что нет Тита, которого она любила больше. Или возлагала больше надежд.

- Но последняя из ее детей – ты.

Несмотря на угрозу, которую он вкладывал в слова, она не сумела испугаться.

- Не нужно, Стирпайк. Если хочешь – прыгай. Я мечтала о том, чтобы жизнь моя была похожа на сказку, но она так далека была от романтических баллад, что может, хотя бы моя смерть будет возвышенной, и о ней станут слагать поэмы?

Он сразу разжал руку, отпуская ее.

- Умница. Правильно защищаешься. Я не хочу попасть в слащавую песенку о двух влюбленных, которые взявшись за руки, выбросились из окна башни. Ты легко отделалась, Фуксия. А теперь уходи.

- Стирпайк, ты… Не огорчайся так, пожалуйста. Корона и корона. Может, мама и права.

- О да.

- Я спросила ее о тебе. Она не требует, чтобы ты покидал замок, и клянется не преследовать за прошлое. Предлагает тебе должность помощника Хранителя.

- О да, я буду очинять за недоумком перья. Непременно.

- Никто не настаивает, если ты не хочешь. Может заняться чем-нибудь другим.

- Вернуться на кухню, заняться мытьем тарелок? Это ведь положенная мне согласно всем традициям должность.

- Я думаю, Горменгаст тут немного поступится правилами. В виде исключения.

- Довольно, Фуксия. Не нужно меня… утешать. И не нужно делать вид, что тебя не предала твоя семья. Это ведь твою корону подарили Прунскволлорам. Ты потеряла ее навсегда, понимаешь это, не так ли?

- Стирпайк, я ведь не для себя ее хотела. Мне самой она ни к чему. И мама об этом знает, иначе они не поступили бы так со мной. Я надеюсь, по крайней мере, что не поступили бы.

- Надейся. Только зря.

- Может и зря. Но мама понимает, что обошлась со мной не совсем честно, и выполнит мою просьбу. Для себя мне ничего не надо, но для тебя…

- Не вздумай.

- Как хочешь, Стирпайк, - голос Фуксии, только что звучавший на подъеме, потускнел, утратил выразительность. - Что ты теперь станешь делать?

- Я не знаю, что мне делать, - ответил он в тон ей - так же глухо, так же бесцветно. Еще одна бумажная птица закружила над двором, медленно падая, словно с подбитым охотником крылом.

- Реши. Я хотела бы быть уверенной, что с тобой все будет в порядке.

- Да? Вот уж спасибо. А что собираешься делать ты, леди Фуксия Гроун? Жить в тени новой родни?

- Я собираюсь покинуть Горменгаст, - проговорила она. - Возможно, не навсегда. У меня ведь есть разрешение матери на отъезд, которым я так и не воспользовалась, и она не возьмет назад свое же слово.

- А.

- Стирпайк…

- Решила, значит, езжай. Думаешь, я стану уговаривать остаться? Снова посылать за тобой погоню? – язвительно поддел Стирпайк, но она словно и не слышала подколки.

- Не злись. Хочешь, рассмешу?

- Нет.

- Мама ведь уже не в том возрасте, чтобы иметь детей. Так что ближайший наследник престола отныне – племянник доктора, сын Ирмы Прунскволлор. Ирма в обмороке. Уже примеряет корону. То есть, она то падает в обморок, то примеряет корону. Попеременно.

Она обождала, но ответа не последовало.

- Пожалуйста, Стирпайк. Оставь Горменгаст в покое. Ты не одолел бы его, только стал бы как мой отец, несчастным пленником собственного дома и собственной крови. Вспомни, каким он был, неужели это то, к чему ты стремишься? Неужели он казался тебе счастливым? Отпусти их, поедем со мной. Может, для нас в мире найдется место за пределами Горменгаста.

- Нет.

- Что ж, как знаешь. Завтрашняя церемония… я бы не хотела на ней присутствовать. Я уеду на рассвете. И на этот раз – без коробок и сундуков. А ты? Чем ты ответишь им, обложишь замок порохом и добьешься, чтобы он взлетел на воздух? Они ждут этого, не сомневайся. Единственное, чего они не ждут, это безразличия. Больше ты ничем не испортишь им миг торжества.

- Довольно меня уговаривать, Фуксия. Если ты хочешь стать бродяжкой, это твое дело.

- Может и так статься. Нет?

- Нет.

Фуксия глубоко вздохнула, но смирилась.

- Если передумаешь, ты знаешь дорогу к седловине, - сказала она.

***

Она пыталась хоть немного отдохнуть перед дальней дорогой, но сон ускользал, а как только удалось ненадолго забыться, кошмар сразу разыскал к ней тропинку и безжалостно набросился, навевая картины одна другой ужаснее. Ей снился запах дыма и оранжевые языки, лизавшие стены библиотеки, треск пожираемого дерева и раскаленный, царапающий горло воздух. Даже во сне она знала, кто свершил это злодеяние. И даже во сне до смерти боялась – но не пожара, а за того, в чьих венах текла кровь, зараженная самоубийственной одержимостью Горменгастом. Встрепенувшись, когда огромные камни, из которых были сложены древние стены, начали сыпаться, как мелкий щебень, Фуксия вскочила. Запах дыма все еще был с ней, и она босиком, с бешено колотившимся сердцем метнулась к окну, но убедилась, что серый предутренний час не озарен сиянием пламени, вырывающегося из окон. Дым, существовавший лишь в ее воображении, рассеялся. Горменгаст устоял пока, хотя она предпочла бы выманить зло из его стен и увлечь за собой, пусть и не из одного лишь высокого самопожертвования.

Одеваясь, она думала о том, что так и не поговорила с матерью – слуга, извиняясь, сообщил, что леди Гертруда не велела беспокоить, пока идет обсуждение предстоящей коронации. Подпирать стену, смиренно дожидаясь, пока придет ее черед, Фуксия не пожелала и сразу ушла к себе. Теперь же, поскольку решение об отъезде было окончательным, она подумала, что достаточно будет и письма. А к тому времени, когда облачилась в неброский дорожный костюм и плащ мужского покроя, и с трудом узнала сама себя в зеркале, она решила, что и записки будет довольно, писать ей все равно особенно не о чем – ни чувства вины, ни желания оправдаться напоследок она не испытывала.

Замок был погружен в забытье, когда она покинула свои комнаты. Только в Зале Раскрашенной скульптуры, мимо которого она прошла, была приоткрыта дверь – должно быть, старику-смотрителю не спалось. Она хотела незаметно проскочить мимо, сдерживая шаги, чтобы не стукнуть каблуком по деревянному полу, но увидела сморщенное личико сквозь щель и бусинки любопытных глаз и посчитала грубостью молча сбежать от безобидного, на ладан дышащего старца.

- Леди Фуксия! – проскрипел смотритель. – Нижайшие пожелания доброго здравия.

Знал ли он, чем закончился вчерашний сход? Фуксия решила, что скорее всего в Замке уже не осталось непосвященных.

- А, господин Ротткод! – она попыталась бодро улыбнуться, но ничего не вышло. Тогда она просто проговорила. – Прощайте, господин смотритель.

- Вы уезжаете, леди? – опешил старик, разглядев и ее одежду, и дорожный мешок в руках.

- Как видите, да.

- А как же задание, которым ваша светлость меня удостоила? Я нашел кое-какие упоминания о семье господина Баркентина в моей летописи, если только…

- К сожалению, господин Ротткод, это теперь не важно.

Он заметно огорчился, должно быть, жалея свой напрасный труд.

- Что ж, желаю леди легкой дороги. Если вы соблаговолите сказать старику, куда держите путь, я внес бы это в свои записи… если, конечно, ваша светлость находит это желательным.

- Не представляю… - призналась Фуксия. - Так далеко, как сумею. Прочь из Горменгаста. Если, конечно, что-то кроме Горменгаста вообще существует. Мне всегда говорили, что нет. Но что-то позволяет мне питать смутную надежду, что все-таки да. Хотя надежда эта такая смутная, что мне самой страшно, вдруг сразу за границами королевства пустота? Или бездонная пропасть. Или бесплодная пустыня…

- Если леди позволит, о бездонной пропасти не может идти и речи…

- Правда, господин Ротткод? Откуда бы вам знать, разве вы когда-либо покидали Горменгаст?

- Никто на моей памяти не покидал Горменгаст, но мне точно известно, что люди извне, бывало, находили к нам дорогу.

- Впервые слышу об этом, - удивилась она.

- Герцог Гроун, с позволения вашей светлости, не одобрял, когда это обсуждалось. Но раз ее светлость леди Гертруда позволила своим детям выйти во внешний мир, должно быть, Гроуны больше не видят проку в запретах.

- Значит, прежде у нас бывали гости?

- Гости? Право, леди, я затрудняюсь сказать, можно ли так это назвать. И последний, как вы выразились, «гость» появлялся здесь уж больше тридцати лет назад. С ним не слишком гостеприимно обошелся Горменгаст, и с тех пор чужеземцев тут не видывали.

- Не слишком гостеприимно? – повторила за ним Фуксия, словно предлагая рассказать подробнее. Словоохотливый старик оживился, неожиданно для себя найдя в принцессе благодарную слушательницу.

- Его даже бросили в темницу, чтобы не смущал людей россказнями про заморские страны. Но и он был хорош, ловкий малый… явился под личиной трубадура, слонялся по городу, сводил с ума падких на сладкоголосых музыкантов женщин, вносил смуту…

- И что, несчастный по сей день томится где-то в тюрьме? – заинтересованно спросила Фуксия.

- Так давно это было, леди Фуксия, что подробностей и не упомнить, нужно бы порасспросить мои летописи, они теперь моя память... Да и герцог считал кощунством оскорблять стены Горменгаста упоминанием недостойных пришельцев, не ведающих ни о ритуале, ни о величии Гроунов. Кажется, там была какая-то история, темная история… и в нее мало кто посвящен. Этот малый оказался чуть ли не принцем, и во избежание серьезных неприятностей герцог, вечная ему память, велел тайно вывезти его из Горменгаста и сдать на руки родне, всполошившейся из-за пропажи и собравшей чуть не целое войско. Да, видимо с год он успел просидеть взаперти… или даже больше. Должно быть, любопытных это здорово осадило. Леди Фуксия?

- Это чрезвычайно интересно, то, что вы мне рассказали, - очнувшись от задумчивости, проговорила девушка. – Жаль, что поздно, я бы попросила вас поискать подробности того дела. Но, значит, не судьба. Прощайте.

Фуксия все-таки заколебалась, прежде чем уйти, думая, не попросить ли старика при случае повторить свою историю Стирпайку – его должны бы навести на определенные мысли некоторые совпадения, но она отказалась от этой идеи. Он столько раз подряд повторил «нет», когда она роняла свое достоинство леди, уговаривая его. Вот она и оставит его в покое. Надо думать, так будет лучше. Или не лучше, но в любом случае он не заслуживал, чтобы она по-прежнему стояла на страже его интересов. Каждый теперь сам по себе. Он ведь сказал ей «нет» и отпустил в никуда, совсем одну. Не уверенная в своей правоте, она все же твердо следовала решению, которое приняла. Еще не вполне рассвело, а она уже выводила из конюшен оседланную лошадь.

***

Проснувшись с рассветом, стуча зубами от холода, прежде чем вспомнить о вчерашней катастрофе, он успел удивиться, что делает здесь, какой приступ лунатизма загнал его на этот подоконник, как птицу на насест. Во дворе было еще серо, солнце не встало. Стирпайк смотрел вниз, пытаясь думать о планах на день, но мысли шевелились вяло и неповоротливо. Он даже не сразу узнал Фуксию, когда она появилась в мужском платье и уложенными на затылке волосами и направилась в сторону конюшен. С собой у нее был скромный узел с вещами – ровно столько, сколько можно приторочить к седлу…

Некоторое время он бездумно ждал, пока она проедет через мост надо рвом, попадавший в поле зрения, но время шло, она не появлялась, и Стирпайк запоздало сообразил, что принцесса покинула замок другой дорогой, не желая разбудить спящий город звонким перестуком копыт. Помрачнев, он соскочил с подоконника. Было бы ложью утверждать, что ему было совершенно не жаль, и на душе не скребутся кошки, но древние стены Горменгаста держали его каменными оковами. Столько сил потрачено, чтобы завладеть ими, что просто отказаться от них, не заполучив и не разрушив, было все равно что признать: все пошло прахом, жизнь прошла даром, он ни на что не способен, кроме как на бахвальство и пустые угрозы. Разрушить… теперь, когда ничего у него больше не осталось, и это устроило бы. Может быть, ему не сломать сами стены, они слишком крепки, чтобы порох причинил им весомый вред, и не хватит мужества на поджог, но уничтожить саму суть Горменгаста он мог. Книги. Кроме огня, есть еще вода - вода, которая мгновенно размоет старинные письмена, и которая плещется у основания башни – даже не нужно никуда идти. Они не могли успеть сменить замки. И вряд ли готовы к тому, что он покусится на святое – есть шанс преуспеть. Это займет четверть часа, не больше – открыть окно и по одному сбросить древние тома в мутные воды рва. Наутро Горменгаст будет как соловей, на клетку которого набросили покрывало – не способный различить, где день, а где ночь.

Этот план тоже не сложилось претворить в жизнь. Дверь была приоткрыта, и когда Стирпайк осторожно потянул ее на себя, то увидел Поэта, который беззвучно шевелил губами, сидя над толстым фолиантом. Похоже, он встал раньше петухов и изо всех сил готовился к исполнению обязанностей, в которых мало что понимал. Вид у него был страдальческий, лоб бороздила глубокая морщина, деля его надвое. Стирпайк замер в стойке охотничьего пса. Другого такого случая могло и не быть – Поэт, последний, кто владел малой крупицей знания, находился в его руках, совершенно беззащитный. Уничтожить книги и поставить жирную точку в истории Горменгаста, лишив его хотя бы такого, жалкого и невежественного Хранителя, - и тогда можно считать, что они в расчете. Что будет потом – все равно. Никакого актерства на этот раз, один бросок – и ничего больше. Даже если Поэт заорет - пока подоспеет помощь, он уже захлебнется кровью, а книги поглотит пучина.

Заметив его появление, Поэт просветлел лицом. Его не удивил и не испугал визит низложенного предшественника в столь ранний час, и отличить выражение обычной неприязненной враждебности от приговора он не умел.

- Господин Стирпайк, какая удача! – воскликнул он. - Не объясните ли вы мне, что здесь имеется в виду: «в рассветный час каждого дня, пока все спят, пушка должна выстрелить три раза в честь нового утра»? Битый час уже ломаю голову – и ничего не понимаю! Как же так – если все должны спать, кто зарядит пушку, кто подожжет порох?

- Кто вас просит заниматься буквоедством, - машинально ответил Стирпайк, - к каждому под одеяло не заглянешь и за бессонницу не казнишь.

- Правда? - вполне серьезно обрадовался Поэт, не уловив сарказма. – Благодарю вас! Может быть, с моей стороны это навязчиво, господин Стирпайк, но могу ли я иногда обращаться к вам за разъяснениями? Не слишком часто, клянусь, я понимаю, что отнимаю ваше время.

Стирпайк недоуменно моргнул, уставившись на свою жертву. Кот не мог бы удивиться сильнее, если бы мышь, лучезарно улыбаясь, приветствовала его в своей норе и спросила разрешения время от времени вонзать зубы ему в хвост. Поэт сиял, как начищенная монетка, и его тоже разобрал смех – так глупо все вышло.

- С превеликим удовольствием, - ответил он. Кинжал, который прятался за спиной, скользнул в карман. Он был свободен.

Поэт в своей простоте только что придумал для него оправдание - если все в замке убеждены, что он раб Горменгаста и вынужден будет смириться, принять то бесправное положение, которое ему предлагали, и поддерживать заведенный порядок, то сам бог велел оставить их с носом, прозябать в невежестве. Они имели наглость рассчитывать на его знания, надеялись купить их, взамен оставив ему свободу и жизнь, посчитав, что выбор у него невелик – дичать в изгнании или принимать милостивые подачки. Но вращать ржавые колеса мироздания им придется самим, по крупицам собирая нужные сведения.

Времени потеряно не так и много. Эти полчаса задержки он сумеет наверстать, если поторопится. Шлепнув перед Поэтом полегчавшую и слегка похудевшую Книгу, он пропел самым своим медовым голосом:

- Уверен, что вы вскорости тут освоитесь.

Если хорошенько пришпорить лошадь, полчаса не такая уж большая фора.

***

Каждое утро Тит взгромождается на носилки из дубовых шестов, и четверо несут его на вершину горы, откуда он, щурясь, всматривается в туманную даль. Темноволосая девочка, внучка старейшины, пританцовывая, следует за ними пешком. Голос совести звучит все тише, но он все еще пытается разглядеть каменную громаду в просвет между горами: ему кажется, что прозрачность утреннего воздуха однажды позволит это, а увидев Горменгаст хотя бы краем глаза, он сумеет испросить у него прощения за то, что не вернулся. Но здесь так спокойно, что мутит от одной мысли о море бездушного гранита, утомительности церемоний, о кознях врагов и властной требовательности матери. Куда лучше жить на приволье среди леса, вдыхать аромат трав поутру, править небольшим селением, для которого чужак это благо, желанный приток свежей крови. Что ни день, его слезно умоляют рассказать что-нибудь о жизни в городе и вбирают его нехитрые истории, как губка воду – здесь так давно обходятся легендами, насчитывающими столетия, что самые обыденные вещи вызывают удивление и восторг. А дома… дома он однажды рассказал им про дикую девочку, а в ответ не услышал ничего, кроме насмешек.

Тит не признавался, что он Гроун, но в нем и так почуяли владыку. Он не носит короны, но ему и так подчиняются беспрекословно. Девочка старейшины мила и диковата, и вскоре начинает казаться, что она как две капли воды похожа на ту, другую, убитую молнией, и Тит поневоле смотрит на ее детские ужимки с умилением – через какой-то год она расцветет и превратится в прелестное юное создание. Старейшина счастлив, и Титу потакают во всем. Коронованный годовалым младенцем, тем не менее он никогда не знал подобного послушания и никак не насытится чувством безграничной власти над горсткой отшельников. Первые приказания он отдает робко, все еще не веря, что ни герцогиня-мать, ни Хранитель ритуала, ни седой профессор Беллгроув не вырастут за спиной, сурово выговаривая ему за какие-то выходки, несообразные высокому положению и принятым в Горменгасте обычаям, но вскоре юноша смелеет. Ему нравится покачиваться в носилках по дороге на высокий холм и чувствовать, как сосновые лапы задевают лицо. Он любит смотреть на танцы девушек, кружащихся вокруг костра. Внучке старейшины он сплетает корону из красных осенних листьев и, увенчав ею голову девочки, объявляет лучшей танцовщицей вечера. На другой день лес вокруг деревушки теряет большую часть яркого подножного ковра, разобранного на материал для украшений. Тит улыбается. В традициях есть своя прелесть, когда придумываешь их сам, а не вычитываешь в ветхой книге.

***

Он только чудом не пропустил девушку, которая свернула с проторенной дороги и отдыхала, сидя на пне сломанного бурей дерева. По краям пня, как подлокотники трона, росли островки бледно-бежевых грибов на длинных узких ножках. Гнедая лошадь, привязанная к стволу, лениво пощипывала траву.

- Быстро ты устроила привал, Фуксия, - заметил он ехидно, дернув поводья и остановившись прямо перед ней. – Так не пойдет. Если ты не можешь ехать верхом весь день, следовало заложить карету. И чтобы целая вереница груженых возов ехала следом с платьями, утварью и припасами.

- Пожалуй, воз с припасами не помешал бы, - ответила она ему в тон. Но обрадовалась, он хорошо видел это, видел, как вспыхнули ее щеки, как загорелись глаза, и сам улыбнулся с облегчением: значит, не восприняла всерьез ни его угрозы, ни едкие слова… Горменгаст потерян, но кое-что еще оставалось. Чтобы голос не дрогнул, ему пришлось насмешничать и дальше:

- Зачем, ты же опытная путешественница, ездишь по миру налегке, к чему тебе это баловство? Вот у тебя прямо под локтем растут отличные грибы, чем не пища для леди?

- Ты думаешь, Стирпайк, их можно приготовить? - она с сомнением воззрилась на соседей по пню, больше похожих на маленьких змеек с жадно раскрытыми пастями.

- Их, безусловно, можно пожарить. А потом закопать поглубже, а то еще зверье местное перетравишь. Ну, вставай, Фуксия. Пора… взглянуть на Горменгаст с высоты птичьего полета. С вершины седловины его шпили, наверное, видны даже лучше, чем с крыши.

Спешившись, он предложил руку, чтобы помочь ей встать.

- И шпили еще там? – подозрительно спросила Фуксия, заглядывая ему в глаза. – Или ты хочешь показать мне развалины?

- Разве что Прунскволлоры так буйно плясали на радостях, что развалили его. Кстати, твой друг доктор должен сказать мне спасибо. Ему, возможно, не придется кататься по озеру на хлипкой деревяшке и размахивать веткой плюща. Эта глава Книги случайно не дожила до сего дня. Ее, конечно, еще можно попытаться выловить изо рва… по частям… но вряд ли, ох, вряд ли удастся прочесть, - высказал он с притворным сожалением.

- Доктор и не на то бы согласился, - серьезно ответила Фуксия. – Он всегда любил мою мать. Думаю, он и не женился так долго из-за нее.

- Надо же, чудеса какие, и вкусы же у людей. Повезло старой вороне. Залезай-ка в седло, Фуксия.

Выпрямившись на спине лошади, она не удержалась и хитро улыбнулась.

- Предложение руки и сердца остается в силе?

- После того, как ты сбежала чуть не из-под венца? Хороша невеста.

- Да и жених тоже…

- В силе, - быстро подтвердил он, оборвав незаконченную тираду. Фуксия миролюбиво улыбнулась.

- Тогда я расскажу тебе одну таинственную историю… по дороге.

Стирпайк ошибся, и с верхней точки седловины, откуда открывался вид на всю долину, башни Горменгаста не были видны. По другую сторону горы виднелась петляющая желтая дорога, узкой лентой спускавшаяся вниз, на бескрайние просторы полей, и терявшаяся за горизонтом.

Fin

< - Предыдущая страница