Сайт о замке "Горменгаст"  

Мервина Пика и его обитателях 

Горменгаст (AU)

Автор: Sanseverina

Страницы:  | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 |

Глава 2

Горменгаст впадает в полудрему – самая тихая и уютная пора, когда даже разбойник с большой дороги, зевая, стаскивает сапоги, чтобы отдохнуть как следует перед тем, как затаиться в засаде, поджидая богатого и одинокого путника. Беззвучные шаги, невесомые, как поступь призрака, не нарушают вечерней тишины. Бледный, узкоплечий молодой человек, осторожно поглядывая через плечо, шагает по неосвещенному коридору. Подставки для факелов, расположенные в самых неожиданных местах: в вытесанных из камня руках гигантов, чьи изображения украшают стены, на подвесных цепях, покачивающихся под потолком, - пусты Здесь никто не живет и незачем поддерживать порядок. Здесь находится каменная лестница, по которой можно подняться в комнату, где проходили их тайные встречи с Фуксией Гроун…

Сегодня. Ждать больше невозможно, просто опасно. Вчера он чуть не попал в руки врагов. Как ни стыдно сознавать, но он становится неосторожен, это правда. И слишком раздражителен. Слишком погружен в себя. В таком-то настроении и проваливают дело всей жизни, пускают на ветер плоды многолетних трудов. Время караулить и выжидать миновало. Он попросту не может больше сдерживаться. Пора делать следующий шаг. Пора соблазнить девушку, отца которой он собственноручно привел на порог сумасшествия, теток которой приговорил к голодной смерти. Она его следующий козырь, который настало время разыграть.

Его охватило возбуждение – не от предвкушения телесных утех, от мысли о том, что следующий ход этой шахматной партии, умный и коварный ход, которого вряд ли ожидают от него враги, вот-вот свершится, и именно он сделает его и восторжествует, должен восторжествовать. И после этого, как бы ни повернулись события, Горменгасту уже никогда не вернуться к прошлому. Есть следы, которых ничем не ототрешь. Следы рук поваренка на теле принцессы из их числа.

Когда-нибудь она узнает, что это он разорил ее родовое гнездо, погубив почти всю ее родню. Что вся его жизнь подчинена не сражению за ее благосклонность, отнюдь, а упорному карабканью к вершине власти. И пусть. Пусть станет это уроком гордячке. Ее он тоже ненавидит. За все. За ледяное равнодушие в течение долгих-долгих лет, когда он еще мог чувствовать и желать, когда он стремился быть замеченным ею, понравиться ей, задобрить ее. За бесчисленные взгляды сквозь него, словно он был деревянной скульптурой, пыльной, скучной приевшейся вещью, о которой вспоминаешь с досадой, только споткнувшись об нее. За длинную череду дней, полных такой мучительной боли, что вряд ли кто-то может вообразить подобное, и такую же долгую череду бессонных ночей, когда нет сил терпеть и некого позвать на помощь, и не от кого ждать поддержки. Он ненавидел ее за визиты вежливости – целых два - которые он нанесла ему, когда стало очевидно, что ему лучше, что он выживет, и которые были ему уже не нужны, потому что пепел да угли остались к тому времени от него прежнего. Ненавидел ее за отвращение, которое она не умела скрыть, когда впервые увидела его с разбинтованной головой и отшатнулась. И за то, с какой глупой, постыдной дрожью в голосе он пытался оправдаться, что так плохо будет не всегда, что шрамы сгладятся и потускнеют. Лет через тридцать или больше...

И за то, что она унижала его этой насквозь фальшивой любовью и восхищенно-нежными взглядами, он ее тоже ненавидел. Воистину отвратительно чувство, которое рождается из хитросплетений красивых слов и неискренних заверений. Но наступит день, когда он откроет ей глаза на истинное положение вещей, насладившись победой и местью, но не раньше, чем его положение станет незыблемо, а власть неоспорима. И тогда они все будут молить о милосердии. Все будут поклоняться ему и исполнять его волю.

Смесь тревожного ожидания и азарта принудила кровь бежать быстрее. Стирпайк поднимался по бесчисленным ступеням, все выше и выше, внимательно вглядываясь в темноту. Он нарочно немного задержался, буквально на несколько минут, не желая кротко дожидаться ее под дверью, как печальный влюбленный. «Вы размягчаетесь, Стирпайк.» Вы думаете, леди Фуксия? Ах, как же вы ошибаетесь…

Если она придет, то пусть придет первой. Пусть почувствует - то, что она дочь и сестра правителя Горменгаста, отнюдь не означает, что любой мужчина находится в ее власти, и она так же может быть отвергнута, как любая из женщин. Она должна почувствовать неуверенность, ровно настолько, чтобы не разозлиться и не обвинить его в холодности, но захотеть привязать его посильнее.

«Вы размягчаетесь!» Быть может, кто-нибудь другой и способен поставить ногу в собственноручно расставленный капкан, но только не он. Напротив, время осторожничанья и колебаний прошло. Пора проявить немного жесткости. Может – даже жестокости, если она будет слишком упряма. Иначе все пойдет прахом - столько усилий, столько терпения.

Темный коридор был пуст, когда Секретарь, наконец, одолел длинную винтовую лестницу и приостановился, прислушиваясь, не идет ли кто следом. Наклонившись, чтобы не расцарапать лоб о гранитную кладку, он прошел через низкую полукруглую арку и свернул в заброшенную галерею к комнате, где накануне случилась та безобразная сцена, когда он умудрился так досадно опростоволоситься. Стирпайк огляделся, но его глаза, уже привыкшие к полумраку переходов, не засекли ничего и никого – ни тени, ни смутного силуэта. Прикусив губу от глухо клокочущей ярости, настойчиво требовавшей и не находившей выхода, он отпер двери и вошел. Комната встретила его мертвой тишиной, нарушаемой лишь негромким перестуком дождевых капель за окном, и слабым запахом застарелой пыли, от которого не удалось избавиться никакими средствами, но поверх него витал легчайший аромат цветочной воды, сглаживая ощущение ветхости и запустения. Он зло смахнул с кушетки книги и сел. Выходит, она обиделась сильнее, чем ему показалось. Вчера он понадеялся, что заверения в любви и беззаветной преданности тронули принцессу, и перекипев в душе из-за случайно сорвавшихся с его языка грубых слов, она успокоится и оттает. Противоположные чувства раздирали его – хотелось немедленно уйти, не унижать себя этим бесплодным ожиданием в пустой, холодной комнате, которой он тщетно пытался придать живой, уютный и обитаемый вид. Но другая часть, самоуверенная, упрямая часть его существа, настаивала, что Фуксия, возможно, не меньше, чем он, нуждалась в маленькой мести, желала доказать, что не окончательно покорена, что не просто приходит на свидание, но удостаивает им. Она может придти, но немного позже. Чтобы заставить его поволноваться в ожидании. Прямо в эту минуту она может не спеша подниматься по лестнице, мысленно насмехаясь над тем, как сейчас ее поклонник мечется по комнате и грызет ногти в тревоге – придет она или не придет. Он предпочел бы уйти и проучить ее, но за спиной у Фуксии стояли семьдесят семь Гроунов, правивших Горменгастом, в том числе ее брат, которому пока никто не наследует, и некому надеть на себя железную зубчатую корону, позвякивающую цепями, если с ним – совершенно случайно – что-либо случиться. И кто, как не Мастер Ритуалов, найдет в книгах повод позволить Фуксии стать женой семьдесят восьмого герцога Гроуна, чтобы так или иначе, но продолжился древний род, по женской линии, раз пресеклась мужская… Мысль о короне Горменгасте удержала его на месте. Она еще могла придти. Не так и поздно, нет даже полуночи. К ней могли зайти Тит или леди Гертруда и задержать ее. Мысли, достойные пятнадцатилетнего подростка, чья девушка не явилась на свидание…

Прошло не меньше часа – достаточно времени, чтобы принять мысль, что Фуксия не появится. Он пинком распахнул дверь – и едва не зашиб девушку, чудом успевшую вскрикнуть и отскочить. Держась рукой за грудь и задыхаясь от внезапного испуга, Фуксия Гроун смотрела на него со смешанным выражением возмущения и еще чего-то нового, нелестного для него, словно глаза ее говорили, что иного, собственно, от него нечего было и ждать.

- Простите, леди Фуксия, - проговорил он, виновато разводя руками. – Я не слышал ваших шагов.

- Да, - отозвалась она неопределенно, но осталась стоять там где стояла – в двух шагах от него и настороженно следила за каждым его жестом. Словно, право слово, он был настолько эксцентричен, чтобы замыслить убийство путем прицельного удара дверью по лбу.

- Фуксия, пожалуйста, будьте справедливы, - он шагнул к ней и осторожно взял за руку. – Заходите же. Простите мою неосторожность.

- Кажется… неосторожность входит у вас в привычку, - сухо заметила принцесса. Тон ее звучал даже не обиженно, не как у девушки, чей поклонник не оказал ей привычных знаков внимания, скорее с небрежным царственным высокомерием, вроде того, с каким высшие мира сего снисходительно говорят: «Я вас прощаю» с тем, чтобы назавтра подписать указ об отсечении головы. Проклиная опасное невезение, грозившее расстроить все его планы, но внутренне утешая себя тем, что принцесса все-таки пришла, так что не все еще потеряно, Стирпайк увлек ее за собой и прикрыл дверь. Ему хотелось бы запереться, чтобы чувствовать себя в большей безопасности, но после вчерашней сцены он не рискнул навлекать лишние подозрения – повернуть ключ можно будет и позже, потихоньку, чтобы не вызвать у принцессы, и без того не казавшейся умиротворенной, ощущение захлопнувшейся ловушки.

Фуксия села на краешек кресла и молча сложила руки на коленях. Стирпайк покосился на нее с сомнением – как обращаться с девушкой, столь явно замкнувшейся в себе? Еще недавно она сама облегчила бы ему задачу, принявшись болтать о каких-то пустяках, пересказывая сюжет книги, которую читала днем, или посмеиваясь над Титом, который впал в экстаз от иллюстраций, где отплывала в море, сверкая белизной раздутых ветром парусов, эскадра кораблей, на что она предложила ему построить собственное судно и за отсутствием вблизи стен Горменгаста моря, устроить регату в пенных водах рва, окружавшего замок. Ссора все изменила, и она молчаливо предоставила ему слово. Стирпайк кашлянул, - он обещал говорить с ней о всяких милых и приятных вещах, не поминая вчерашнее недоразумение, но ничего милого и душевного не шло на ум. Не будь его внешность истерзана огнем, он бы рискнул - попробовал, пропустив подготовительную часть с возвышенными разговорами, достойными литературного салона, перейти сразу к делу. Он не исключал, что истомленная одиночеством Фуксия этого от него и ждала, но нарваться на изумленный взгляд и пару обидных замечаний тоже не хотелось. Молчание становилось тягостным, и понимая, что еще немного и на его притязаниях можно будет ставить крест, Стирпайк принудил себя заговорить, уповая больше на мягкие интонации, музыкальную размеренность голоса, чем на смысл слов, которые слетали с языка, минуя сознание, и он не смог бы ни повторить их, ни даже сжато рассказать, о чем шла речь. Но семена любезности падали на иссохшую, недружелюбную почву. Принцесса думала о чем-то своем, взгляд ее перебегал с предмета на предмет, и в конце концов она подтянула к себе книгу, которую он как будто читал и случайно позабыл положить на полку, и начала листать.

Холодность Фуксии задевала, и задевала тем сильнее, что не выглядела напускной. Не могла же в ней за какой-то день развиться такая хитрость, что даже ему, искушенному в изощренном обмане, и то ее поведение казалось искренним. Сумела бы она сыграть эту рассеянность во взгляде и отсутствие всякого интереса к его болтовне? Прежние ухищрения не срабатывали. Раньше она поддавалась чарам его спокойного, умиротворяющего голоса, даже когда он развлекал ее подробностями своего дня, который в его изложении совсем не казался однообразным или скучным – даже осмотр лошадиной сбруи на соответствие указанным в Книге чертежам он умел описать так, чтобы она рассмеялась. Стирпайк умолк, облизав пересохшие губы и собираясь с мыслями. Без толку сотрясать воздух, - он даром тратит силы да и только. Если Фуксия и поддастся на старые уловки, то для этого нужно время. Нужно все начинать сначала. Запастись терпением на несколько месяцев вперед и обхаживать ее заново, с чистого листа, как будто в первый раз и как будто не было этой неудачи, глупой ссоры, ее нынешнего равнодушия. Маленькие знаки внимания, почтительность, терпение – три кита, на которых покоился рецепт его победы над сердцем Фуксии Гроун. Но беда в том, что терпение подошло к концу, и нет у него месяцев впереди, и некуда оттягивать решительный шаг, иначе обернется его победа жалким, позорным поражением. Он посмотрел вчера в бездну, и бездна приветливо подмигнула ему. Тит не остановится. Прунскволлор не остановится. Они будут идти по следу, пока не найдут повод столкнуть его в пропасть. Если только он не опередит их.

- Выпьете немного вина? – наконец спросил он, незаметно прикасаясь пальцами к карману, где ждал своего часа пузырек со снотворным. Мысль о настоящем насилии, с визгом, слезами и расцарапанным лицом была ему противна. Все можно сделать тихо и без лишнего шума. Когда она проснется, будет истерика и скандал, но криком время-то вспять не повернешь.

- Да, пожалуйста, - согласилась Фуксия, и сердце его радостно подпрыгнуло - хоть что-то пошло по плану, а то постоянные осечки почти уничтожили его веру в свою удачу. Вскочив, словно сделать ей одолжение было пределом его мечтаний, он откупорил загодя приготовленную бутылку и осторожно переставил на столик. Вино на свет отливало рубином… или кровью. Если он и в этом умудрится сплоховать, значит, он вовсе ни на что не годен… Собрав волю в кулак, Стирпайк отогнал посторонние мысли, сосредоточившись на деле. Затем достал бокалы и отвернулся на мгновение, словно убедиться, что они достаточно аккуратно протерты. Пузырек перекочевал из кармана в крепко сжатую ладонь. Осталось одно ловкое движение – и Фуксия так ничего и не заметит.

- Вы помните, Стирпайк, когда у меня еще была комната в башне, помните, как вы лазали ко мне в окно? – от неожиданности он едва не расплескал вино и резко обернулся. Она сидела на кушетке, откинувшись на спинку и, казалось, грезила наяву.

- Помню, - негромко ответил он. – Правда, помню еще, что мне, кажется… были не особенно рады.

Фуксия тихо рассмеялась.

- Верно. Вы… немного злопамятны, да?

Стирпайку не нравилось, как оборачивается разговор, и, снова повернувшись к ней спиной, он бросил в бокал снотворное. Пальцы с такой силой сжали хрустальную ножку, что странно, как он не треснул. Немного злопамятен? Пожалуй, да, леди Фуксия. Самую малость.

- Вы сильно изменились с тех пор, Стирпайк, - донеслось из-за его спины.

Настала его очередь рассмеяться, хотя в смехе его не было ни ноты тепла или веселья.

- Да, моя леди, я, кажется, немного подурнел с тех пор, - признал он, протягивая ей бокал, в котором плескался, подрагивая и рассыпаясь искорками, отсвет огонька свечи. Принцесса послушно взяла его и сжала между ладонями, будто согревая. Стирпайк ждал. Сердце стучало все быстрее, и стук его отдавался в ушах, заглушая все прочие звуки. Перестук дождя. Его внутренний голос, невеселый, тревожный голос, который пытался о чем-то предупредить, но ему было велено замолчать.

- Я не о внешности, Стирпайк. И вы хорошо знаете, что я не стала бы напоминать вам о беде, которая с вами приключилась.

Он молчал, не понимая, куда она клонит. Помедлив еще несколько мгновений и так и не пригубив вино, Фуксия чуть слышно вздохнула и продолжила, слегка запинаясь, словно под ее видимым спокойствием шла борьба, рвавшая ее душу надвое:

- Тогда мне казалось, что из всех обитателей Замка вы единственный живой человек. Вам было тесно в Горменгасте. У вас… блестели глаза. В вас ощущалась сила, ум и еще жажда жизни, такая заразительная, что хватало одного взгляда на вас, чтобы захотелось жить, двигаться, что-то изменять. Куда все это делось? Вчера, после… после всего я вдруг оглянулась назад и ужаснулась. Мне всегда казалось, что ничего не меняется. Время идет, мы немножко взрослеем, что-то теряем, но что-то приходит и взамен. Но изменилось слишком многое. Горменгаст поглотил вас. Впитал все живое, что в вас было. А я помню юношу, который звал меня прогуляться по крышам. И да, этот юноша не упражнялся в сочинении поэм, составленных из шаблонных бездушных строк…

- Вы ведь не стали ее слушать, - возразил он, подавив всколыхнувшуюся обиду.

- Я слышала уже достаточно, чтобы судить… - вопреки словам, которые она произносила, голос ее звучал мягко и словно даже потеплел. Сквозь недоуменное раздражение - с чего это ей вздумалось поминать его юношеские выходки - пробивались слабые ростки горечи. Может быть, она не так уж неправа. Слишком дорого заплачено на сегодняшний успех: Горменгаст отнимал больше, чем давал взамен. Его взгляд невольно задержался на танцующем над фитилем огоньке. Для кого-то огонь это тепло и свет, для него - боль и бесконечный ужас. Где тот Стирпайк, который не боялся никого и ничего и верил – он получит все, что ни пожелает? Но стольким пожертвовав, проделав такой длинный путь, разве можно остановиться? В шаге от короны? Когда нужно продержаться совсем немного? После всего, что он уже вытерпел?

- Вы ничего не пьете, леди Фуксия. Вам не нравится? Найти для вас что-нибудь другое? –любезные, почтительные слова привычно легко стекали с языка. Она покачала головой, так что в гранатовых слезинках, покачивавшихся у нее в ушах, заплясали искры, и как будто сникла. Может быть, она ожидала ответа? Но какой ответ он мог дать ей? Простите, леди Фуксия, я больше не буду? Я вычеркну десять лет жизни, и все станет как прежде? Верну себе веру в то, что буду счастлив, когда падут, наконец, все мои враги? В такое можно верить в двадцать лет. В тридцать три уже понимаешь, что это принесет краткое удовлетворение, ощущение свободы и власти над своей судьбой. И над чужими судьбами тоже. А большее просто ни к чему, потому что выгорел дотла орган, который сумел бы насладиться достигнутым во всей полноте.

Опустив голову, так что упавшие на грудь волосы окутали ее будто каракулевым покрывалом, а он не мог больше видеть выражения ее лица, хотя мог бы спорить на корону, что оно проникнуто печалью и сожалением, Фуксия сделала небольшой глоток. Он тоже отпил, чтобы она не заподозрила неладного, и замер в напряженном ожидании. Слишком мало пока, чтобы она начала засыпать. Хотя бы половину бокала… Торопить ее он больше не смел.

- На самом деле, я хотела сказать - мне жаль, что я тогда не согласилась, - долетел до него ее голос, голос с ноткой печальной нежности, долетел как будто издалека, словно она уже начала уходить от него в царство снов. Или это сам он впал в транс, так сосредоточившись на своей цели, что на время выпал из реальности?

До сих пор он свято верил, что ранить его словом уже невозможно. Он переслушал в своей жизни столько злых и оскорбительных упреков, подозрений, намеков и насмешек, что удивить его чем-то по-настоящему обидным было трудно, но оказалось, что он переоценил свою броню, и едкая горечь болезненно разлилась в груди, отравляя все торжество близкой победы.

- Не согласились на что? – вырвалось у него резче, чем он желал бы это произнести.

- Прогуляться по крышам. Туда где растет мох, в который можно погрузить руку по локоть… И откуда весь Горменгаст виден как на ладони.

Под слоем остывшего пепла зашевелилась глухая тоска. Когда-то ему хотелось, чтобы она так сказала, но слова эти опоздали на целых десять лет. Он был тогда так молод и почти невинен, энергия била через край и пожирала его самого, не находя выхода, и он так нуждался в друге. В том, чтобы кому-то доверять, с кем-то быть самим собой. Глупец. Он пытался говорить с ней на своем языке, надеясь, что она поймет, наконец, услышит и осознанно встанет на его сторону. Он мечтал о том дне, когда она сама потребует, чтобы ей позволили принадлежать ему. Без ухищрений и лжи с его стороны. Просто потому, что она желала бы этого больше всего на свете. Однажды он даже едва не поверил, что она одного с ним поля ягода, что ей опротивело лицемерить, что она тоже может быть настоящей. Заблуждение стоило ему нескольких царапин и несть числа сердитых, полных праведного возмущения взглядов, которыми принцесса одаривала его при встрече. Трудно не усвоить урок, длившийся столько лет.

Не произнося ни слова и почти забыв, что надо дышать, он смотрел, как она подносит бокал к губам, но видел не ее, леди Фуксию Гроун, а серьезную девочку в громоздком алом платье, которой она давно уже не была. Видел себя живым и преисполненным радужных надежд. Сознавал, что не сестра ненавистного Гроуна выйдет из этой комнаты растоптанной и опозоренной, но его наивная юношеская мечта, и ничего из его прошлого с тех пор нельзя будет вспомнить без отвращения.

- Может быть, еще не поздно посмотреть на Горменгаст с высоты птичьего полета? –услышал он собственный голос, хоть не сразу узнал его. И наклонился, чтобы взять из ее рук початый бокал и отставить в сторону – сожалея и о своем хитроумном плане, терпевшем оглушительный провал, и о своих несбывшихся мечтах, память о которых не нашел в себе дерзости замарать грязью. Она послушно и даже как будто охотно отпустила бокал, и его странно резанула мысль, что Фуксия словно знает, что он задумал нечто дурное против нее, знает, но не хочет сражаться и ждет его окончательного приговора. Ее блестящие черные глаза выжидательно остановились на его лице, и тогда, порывисто поднявшись на ноги, он потянул ее за собой.

- Стирпайк? – проговорила она с тревожным смешком, но не пыталась вырвать у него руку и послушно зашагала следом. – Куда вы меня ведете?

- За границу Горменгаста. Куда власть герцога не распространяется.

- Вы думаете, здесь есть такое место? – голос ее был почти игривым, так что стоило рассчитывать, что она не против небольшого приключения, и Стирпайк подхватил ее легкомысленный тон.

- Я не думаю, я знаю. По той простой причине, что он не знает о его существовании.

Несколько минут спустя, миновав несколько поворотов, он толкнул дверь плечом, и они вошли в заброшенную залу, спугнув стайку летучих мышей. Фуксия тихонько чихнула, вдохнув поднятую захлопавшими крыльями пыль.

- Э... Стирпайк, здесь мило, и Тит наверняка не подозревает, о том, какая тут грязь, но...

Не слушая ее, он отодвинул ногой поленницу, расчищая себе дорогу, и снял чугунную решетку, осторожно прислонив ее к стене. Широкое каминное отверстие зияло как раскрытая пасть диковинного зверя.

- Путь свободен, герцогиня, - проговорил он с усмешкой. – Пожалуйте в карету.

Тонкая ладонь в его руке напряглась, и сама Фуксия принужденно рассмеялась.

- Вы шутите, Стирпайк.

- Вовсе нет.

- Никак невозможно, - она отрицательно мотнула головой. Стирпайку не хотелось настаивать, рискуя испортить наклевывавшееся перемирие, но он сознавал – уйди она сейчас, назавтра все между ними будет кончено. Отомрут всколыхнувшиеся воспоминания, обернется неловкостью его нелепый порыв вернуться на десять лет назад, и Фуксия замкнется в своем царственном высокомерии и снова вынудит его играть по ее правилам. Как будто вернувшись в свою ледяную, рассудительную оболочку, отгородившись от всплеска глупой сентиментальности, не позволившей довести начатое до конца, Стирпайк размышлял, что предпринять, чтобы утвердить свою небольшую победу.

- Я подумал, леди Фуксия, что вы были искренни со мной, - произнес он осторожно, подпустив в голос нотку огорчения, и понимая, что ступает на скользкую почву. Она могла захотеть доказать ему, что это не так. Или рассердиться. – Мне просто хотелось, чтобы вы... – он не знал, сколько можно сказать ей, и в какие облечь слова, чтобы она поступила так, как нужно ему, и потому позволил своему голосу сорваться, словно от волнения у него перехватило горло. Так оно и было, по большому счету. Хотя он смог бы держать себя в руках, если бы посчитал нужным.

- Мои юбки там не пройдут, - взмолилась она, но не удержалась и хихикнула, должно быть, вообразив комизм подобной сцены – принцесса из дома Гроунов застревает в дымоходе.

Стирпайк удовлетворенно улыбнулся. Он достаточно давно и хорошо знал эту девушку, чтобы тут же успокоиться – она уже почти уступила, и теперь не отказывалась по-настоящему, скорее смущенно отнекивалась, а это преодолимо.

- Это только кажется, что там совсем узко, на самом деле достаточно просторно. Ничего вашему платью не сделается. Хотя, боюсь, оно будет измято и в паутине, так что ваша камеристка наутро будет шокирована, - заметил он в шутливо-скорбном тоне. – Ну, давайте же, не бойтесь, Фуксия. Я подсажу.

- Ладно... – она с сомнением кивнула и неуклюже поставила ногу на уступ. Стирпайк опасливо положил руки ей на талию, помогая принцессе перебраться через преграду, и она промолчала, только бросила на него быстрый взгляд, значения которого он не понял – то ли молчаливо предупреждала, чтобы он обращался с ней как с леди, то ли этот взгляд мельком из-под ресниц был инстинктивным кокетством. Тяжелый подол платья тут же зацепился за выступающий штырь, но он бдительно освободил его.

Веревка болталась там, где он ее оставил, и перекладина тоже никуда не делась. До крыши было не так и высоко, но Фуксия не зря беспокоилась о платье – оно и вправду успело зацепиться за каждый выступ, который попадался во время подъема, и не давало ей развернуться или переставить ногу, не запутавшись в складках. К тому времени, когда Фуксия, тяжело дыша, выползла на крышу и устало обняла край трубы, мало что в ней напоминало о благородной леди - непослушная копна кудрей превратилась во взъерошенный спутанный клубок, кружевной воротник сполз набок, с плеча свисал клок мохнатой паутины, который Стирпайк заботливо стряхнул, выбравшись наружу вслед за ней. Но все-таки она улыбалась и такой, оживленной, будто сбросившей с себя груз прошедшего десятилетия, она была ему ближе, чем когда-либо, даже несмотря на ее перепачканный вид сорванца-девчонки, так мало общего имевший с благовоспитанной герцогской сестрицей тридцати лет от роду. Здесь он сам не чувствовал себя в плену Замка и даже выпрямился, расправив узкие, сутулые плечи. Дождь показал себя верным союзником, и хотя кругом было мокро и в воздухе витал запах сырости, с неба больше не капало. Луна подтаявшим с одного бока полукругом зависла прямо над головой, и Фуксии показалось, что она может дотянуться до нее рукой, если встанет на цыпочки. Она встала на ноги и с опаской, словно излеченный чудом хромой, которому велено отбросить привычные костыли, сделала несколько шагов. Стирпайк последовал за ней.

- Здесь совершенно безопасно, - заметил он, усмехаясь ее первым, осторожным и пугливым движениям впервые выпущенной из клетки птицы. – Но все же лучше дай мне руку. Не хотелось бы, чтобы ты нашла то единственное место с прогнившей черепицей, о котором я не знаю.

Она не возразила и не возмутилась, когда он заговорил с непозволительной для скромного служителя фамильярностью, и Стирпайк внутренне возликовал.

- Ночью почти ничего не видно, - пожаловалась она, добавив ему еще один повод для торжества. Теперь можно будет привести ее сюда и днем, сюда, где все принадлежит ему одному, где никогда не появляется никто из дома Гроунов, ни господа, на прислуга, так что они совершенно определенно будут наедине.

- Я хочу кое-что тебе показать.

- Что?

- Твой балкон. Вид сверху. Твой старый балкон, я имею в виду. Но нужно немного прогуляться. И даже совершить один небольшой акробатический трюк, если ты не против, Фуксия.

Принцесса огляделась по сторонам, но мало что можно было разглядеть, только густо-серые силуэты шпилей, похожие в лунном свете на острые акульи зубы.

- Если... если в случае чего ты обещаешь должным образом собрать и похоронить мои кости, то пожалуй...

- Я обещаю. Каждую косточку заверну в отдельный маленький саван и каждой сделаю маленькое надгробие, будь спокойна.

Он ощутил, как она крепче сжала его пальцы, и с удивлением заметил, что она не насупилась, а напротив, казалась менее скованной, и ее улыбка смягчилась и засияла ярче.

- Мне кажется, тебе лучше жить здесь, Стирпайк, а не в самом замке. Ты как будто ожил. Такой же вредный, как когда-то.

- Если, по-твоему, вредность и жизнелюбие так тесно связаны, то живее всех нас был покойный секретарь Баркентин.

Фуксия вдруг остановилась. Улыбка медленно сползла с ее лица.

- Что такое? – быстро спросил Стирпайк, досадуя, что некстати помянул Баркентина. Фуксия медленно покачала головой, словно какая-то мысль, посетившая ее, слишком потрясала, чтобы легко с ней смириться.

- Да так. Вспомнила кое-что. Вспомнила, что ты когда-то сказал.

- И что я сказал?

- Это... неважно. Просто не к месту вспомнилось. Идем лучше посмотрим, что ты хотел мне показать. А то так и утро наступит, и в замке решат, что у меня лунатизм.

- На самом деле – хорошая отговорка на случай, если твое отсутствие заметят.

- Сомневаюсь, что уважающие себя лунатики в состоянии мирного лунатического сна добираются до крыш через грязный дымоход, - она демонстративно отряхнула платье.

Она что-то скрывала, Стирпайк отчетливо это сознавал. Но настойчиво выспрашивать означало только ухудшить дело, и он предпочел понадеяться: что бы она ни вспомнила, даже если это малоприятное и нелестное для него воспоминание, оно вскоре забудется, вытесненное новыми впечатлениями. По крайней мере выглядела она увлеченной, когда шла, держась за его руку и запрокинув голову, и внимание ее было приковано к звездным россыпям наверху. Он не мог видеть, что она идет так, чтобы слезы, выступившие в уголках глаз, вернулись обратно и не вздумали покатиться по щекам.

Стараясь выбирать самую легкую дорогу, Стирпайк провел ее по плоской поверхности над центральной частью замка, лишь несколько раз они перебирались на уровень выше, и тогда он подсаживал ее, присматривая, чтобы она благополучно встала на коленки и отползла от края уступа. Фуксия выглядела утомленной, но похоже, ее забавляло уже то, что она, дочь герцога Гроуна, лазит по крышам, как маленькая дикарка, которой так восхищался брат. Она почти не заговаривала с ним, и Стирпайк, которого ночное путешествие ничуть не утруждало, терялся в догадках, рассердил он ее чем-то или девушка просто устала, но стесняется взмолиться о передышке.

- Посмотри туда, - он осторожно сжал ее руку. – Вон библиотечная башня. Видишь? Туда тоже можно добраться по крыше, только нужно прыгать. Так что мы туда не пойдем. Пока, по крайней мере.

Принцесса повернула голову взглянуть в том направлении, куда он указывал, но произнесла только маловразумительное: “А!”. Не подавая виду, что замечает ее внезапное отчуждение, и подавив растущее неудовольствие, Стирпайк напряженно раздумывал, чем отвлечь ее и снова повернуть события в свою пользу. Его уже начала утомлять эти качели – то она казалась равнодушной и далекой, то как будто выказывала приязнь. Была ли она когда-то влюблена к него, но он испортил все злой вспышкой, которую она не могла простить, или он заблуждался на ее счет? Он не мог знать наверняка. Одинокая молодая женщина могла начать встречаться с ним просто от скуки, всего только потому, что ей лестно было его внимание и многолетняя привязанность. Тем более, видит бог – он не тот мужчина, на которого женщины слетаются, как мухи на мед. И прежде не был, а уж после того, как его лицо превратилось в отталкивающую расплавленную маску – сплошные пятна да шрамы, не удивительно, что никто не стремился завоевать его сердце. Но все-таки, даже несмотря на внешность, которую он способен был оценивать вполне трезво – все шло так хорошо, пока он не накричал на нее из-за той проклятой свечи...

- Отдохнем? Посмотри, вот обещанный мох, - он легко потянул ее за локоть, привлекая внимание. - Немножко сырой правда, чтобы на нем посидеть, - добавил он, виновато разводя руками.

Фуксия взглянула под ноги и, нагнувшись, коснулась руками густых зарослей сизого мха, ковром покрывавшего каменную площадку.

- Мягкий, - удивленно заметила она. – И дерево смешное, - принцесса кивнула на кривую липу, выросшую из угла башни на нанесенной ветром земле. – Я все-таки посижу. Устала…

- Погоди. Вот, держи, - он скинул сюртук и аккуратно расстелил поверх замшелых камней. Благодарно кивнув, Фуксия уселась, задумчиво подперев щеку рукой.

- Подумать только, - проговорила она, наконец нарушив молчание, которое уже становилось давящим. - Среди ночи сижу на крыше с сажей на носу и смотрю на луну.

Стирпайк неловко присел рядом, не уверенный, что момент благоприятный. Только что она как будто дулась и капризничала, хотя он так и не понял, чем задел ее. Сейчас уже как будто снова подобрела, но значит ли это, что пора рискнуть или он только настроит ее против себя и окончательно все испортит? Нужно выполнить задуманное, - он зло одернул себя, негодуя на постыдную слабохарактерность, мешавшую четко следовать намеченному плану. Какие-то детские мечты, глупая сентиментальность, разве можно их было сравнить по значимости с короной, на которую он нацелился и ради которой много лет упорно трудился, наступая на горло своим желаниям? Довольно уже, пусть все будет здесь и сейчас - иначе так можно тянуть до скончания века. Призвав на помощь всю свою удачу, он осторожно потянулся обнять ее за талию. Фуксия замерла, напряженная, брови тревожно сошлись на переносице, и ему казалось, что она вот-вот с содроганием сбросит его руку, как гусеницу с подола.

Чтобы успокоить ее, он заговорил, не убирая внезапно вспотевшей руки, и чувствуя, как учащенно вздымается и опускается ее грудь.

- Я ночевал здесь когда-то. На этом самом месте. Когда ушел от Свелтера. Я не знал, куда мне идти и бродил по крышам несколько часов, пока не упал от усталости. А здесь стена хорошо защищает от ветра, тихо и безлюдно. Когда начнет светать, тебе тут понравится, увидишь. Отсюда видна добрая половина Горменгаста.

Она повернула голову и бесстрашно посмотрела ему в глаза.

- Мы останемся тут до утра?

Стирпайк заколебался.

- Если ты хочешь, можем вернуться той же дорогой, - наконец проговорил он. Нарочито уныло, и она вполголоса рассмеялась. Ободренный, он наклонился и нашел ее губы, влажно поблескивавшие в полумраке. Они уже целовались раньше, хотя тогда он прилагал все усилия не оттолкнуть и не напугать ее излишней пылкостью, которую она могла счесть посягательством на свою драгоценную честь и прекратить опасные встречи. Тогда он прикасался к ее губам нежно и почтительно, почти по-братски, постепенно приручая ее и давая привыкнуть к большей интимности их свиданий. Сейчас он позволил себе осмелеть, незаметно поглядывая на нее из-под полуприкрытых век и настороженно отслеживая реакцию – оттолкнет она или откроется его ласке. Фуксия кротко позволила ему вольность, но ее губы не шевельнулись в ответ, и он обиженно отстранился. Не обращать внимания на ее холодность не удавалось, как он ни убеждал себя, что раз она не оскорбилась в открытую, это можно считать формальным согласием на продолжение. Все в нем противилось обладанию молчаливой, покорной Фуксией, словно осознавшей, что борьба с таким безжалостным противником может дорого ей обойтись, и сложившей оружие. Приходилось признать, что раз отказавшись от мысли подчинить ее силой, этой глупости следовало держаться до конца.

Стирпайк позволил себе тихонько вздохнуть – отчасти искренне. Фуксия сидела молча, низко опустив голову и теребя серебряное шитье на подоле платья. Если она и покраснела, то тьма тактично скрыла румянец от его глаз. За несколько бесконечно тянувшихся минут полной тишины и неподвижности он почти успел решиться предложить ей вернуться в Замок, когда Фуксия вдруг нервным движением выпрямилась и отбросила за спину пышную кудрявую гриву, и в следующее мгновение он уже ощутил, как мягкий бархат ее рукава щекочет его, шелковистой змеей скользит по шее, а теплое дыхание касается щеки. Он закрыл глаза, и она впервые поцеловала его сама.

***

Несколькими этажами ниже, в узкой комнате со стрельчатыми окнами, выходившими на рощу, пробудился от тревожного сна герцог Гроун семьдесят седьмой и долго лежал вздыхая, ворочаясь и тщетно пытаясь унять сердцебиение. Шестым чувством угадывал он, что тучи над замком сгущаются, но его ясновидение не распространялось так далеко, чтобы броситься на крышу и помешать любимой сестре отдать невинность человеку, которого он люто ненавидит.

***

Дождь хлестнул прямо в лицо, и Стирпайк вздрогнул, не сразу сообразив, где его застал рассвет. Он повернулся, невольно прикрываясь рукой от яростных струй, накинувшихся на него с таким усердием, будто на небе его приговорили к бичеванию. До самого горизонта все было затянуто свинцовыми тучами, невозможно даже разобрать, то ли еще ночь полностью не уступила свои права, то ли это такое мрачное утро. Фуксия ойкнула, тоже разбуженная потопом, и он машинально крепче притянул ее к себе. Отныне и навсегда – его Фуксия. Его будущая королева и жена. Его ключ от герцогских апартаментов и кованого сундука, где ночует железная корона с четырьмя зубцами. Не пришлось ни уговаривать, ни лгать, ни сыпать обещаниями, которые он не собирался выполнять. Она так легко поддалась… Как удачно все вышло, мирно, нежно, и к обоюдному удовольствию. Терпение и деликатность воздались сторицей - как судорожно она стискивала его в объятиях, как доверчиво льнула к нему, словно он был первым мужчиной на земле, а она первой женщиной, и никакой ангел еще не изгонял их за врата рая, и никакой змий не предупреждал не вкушать запретных плодов. Ни один из его планов, рассчитанных на самые различные исходы их свидания, не предусматривал такой простоты: ни жалоб тебе, ни запоздалого раскаяния.

- Идем, идем, - он поднял ее на ноги, повернул спиной к себе и ловко застегнул верхние крючки на платье, затем набросил ей на плечи измятый сюртук, да к тому же успевший намокнуть, так что тепла от него все равно не было никакого. – Идем скорее, Фуксия, пока мы еще тебя высушим, чтобы можно было сдать нянькам.

Но Фуксия, цепляясь за его рукав – голова у нее немного кружилась от осознания, как высоко они забрались и на какой маленькой находятся площадке, причем каменный бордюр кругом нее почти не защищал от случайного падения - только ахала и вертела головой.

- Чудо, - повторяла она восторженно. – Это чудо какое-то.

Смазанные акварели башенок и заостренных игольчатых шпилей подступали со всех сторон, словно ощетинившаяся копьями вражеская армия. Горы на горизонте расплылись в мутное серо-зеленое пятно. Дождь превратил знакомый пейзаж в картинку из волшебной сказки, а высота заставила взглянуть на него под новым ракурсом и увидеть доселе скрытую красоту, о которой она не подозревала. Казалось невероятным, что где-то внизу может кипеть жизнь, словно не несколько этажей отделяли их от земли, но многие и многие мили.

- Фуксия, - взмолился Стирпайк, брезгливо ежась под холодными струями, стекавшими за воротник и змеившимися вниз по спине и груди, - мы ведь сможем вернуться сюда, когда будет сухо и солнечно.

Раздражал не столько дождь – вода не огонь, и не могла причинить никакого вреда, сколько настойчивый внутренний голос, который твердо знал, что для него лучше – как самоуверенный родитель, полагающий, будто «старше» всегда равносильно «мудрее». Мысль сами по себе складывались в стройные цепочки умозаключений, и он ничего не мог с этим поделать, даже переходя на бег и сжимаясь под холодным беснующимся ливнем. Довольный собой, воодушевленный победой, он не мог остановиться и позволить себе хоть ненадолго расслабиться и пожинать сладкие плоды затраченных усилий. Был сделан огромный, возможно, решающий шаг вперед. Но до полной победы еще далеко.

Фуксию нужно быстро привести в порядок и вернуть в ее покои, чтобы никто не успел что-либо заподозрить. Еще не время. Пока достаточно будет, если сама Фуксия будет считать себя всецело принадлежащей ему, будет постепенно свыкаться с мыслью, что настанет день, когда их связь перестанет быть тайной. Он не обольщался, что ему разрешат жениться на ней только потому, что между ними произошло. Даже если окажется, что ночь не прошла для принцессы бесследно, все равно не факт, что Горменгаст так легко сдастся на милость победителя. Ей вполне могут подобрать мужа, который не посмеет кривить носом на положение невесты, и брак с которым, по мнению герцогини, уронит честь Гроунов куда меньше, чем если бывший кухонный мальчишка дал бы ей свое имя… или принял ее.

***

После спуска по тому же дымоходу, Фуксия Гроун выглядела чумазым чертенком, сажа с утроенным усердием липла к ее мокрому телу и платью. Она веселилась, фыркая от еле сдерживаемого смеха, отряхивалась и в притворном ужасе разглядывала безнадежно испорченный наряд. Стирпайк не находил ничего смешного в том, чтобы выглядеть пугалом, но вдаваться в тему не стал и, сдернув со старого кресла чехол, предохранявший обивку от преждевременного выгорания, принялся насухо вытирать ей волосы. Фуксия издавала жалобный мышиный писк, но покорно сносила неприятную процедуру. Часы показывали пять утра. В шесть в коридорах должны были появиться первые зевающие слуги, и как угодно, но Фуксия к этому времени должна находиться в своей комнате. И желательно, чтобы за ней при этом не тянулась цепочка мокрых следов. А уж если какая-нибудь горничная вздумает напиться воды или еще за чем-нибудь выйти из комнаты, то принцессе и вовсе несдобровать.

- Не помню я, чтобы в Горменгасте когда-нибудь случался такой ливень, - восхищенно заметила Фуксия, и тут же закрыла ладонями лицо и чихнула – промокшая телесная оболочка явно не разделяла воодушевления и предпочла бы глинтвейн и теплое одеяло. За окном продолжала бушевать стихия – как будто пришла пора настоящего всемирного потопа. – Бедные тетушки, ведь сегодня их должны были похоронить…

- Завтра, - машинально уточнил он.

- Но Тит говорил…

«Твой Тит – глупец». Экое было бы удовольствие понаблюдать за ее лицом, если б можно было вот так и сказать…

Но когда-нибудь – непременно.

- Тит еще очень молод, Фуксия, и не всегда адекватно оценивает, какие решения он волен принимать самостоятельно, а какие нет, - объяснил он мягко. – Но он научится этому. С годами.

Принцесса состроила огорченную мину – однако за этой миной он не почувствовал большого горя по поводу неупокоенных родственниц. Неудивительно, впрочем. Кажется, за гусынями никто особенно не плакал.

- Один день ничего не решает, - добавил он, словно оправдываясь за черствость Закона, не допускавшего отклонений от установленных на века правил. – А сегодня должна быть проведена церемония раскрашенной скульптуры, как того требует Книга.

В стекло барабанили крупные капли – будто нетерпеливый гость, уставший дожидаться на пороге, пока хозяева услышат стук.

- Никто не придет – кто захочет насквозь промокнуть в такую непогоду, - с сомнением произнесла Фуксия.

- Конечно, захотят, в этом смысл их существования – разве не так?

- Не знаю.

- Тогда прими на веру, что это так. Ну вот, ты больше не похожа на утопленницу. Пойдем, тебе пора возвращаться. А мне – наскоро устраивать вам, Гроунам, навесы, не то стоять вам под дождем целый день…

< - Предыдущая страница                                                     Следующая страница - >